Отпускай
Шрифт:
Ливень остервенело стучал в оконное стекло. Чуть вздрагивали на подоконнике цветы герани от ударов капель, чуть закрывались, потому что не хватало света от тяжелых темно-серых туч.
Нейт безумно таращился на пол кухни. Это он-то не конкурент? Да, он поступил так, как поступать нельзя, но разве это перечеркивает все то, что было между ними в прошлом? Разве перечеркивает совместные вечера под теплым пледом, прогулки на спине, завтраки, обеды, ужины из-под его руки? Перечеркивает детскую дружбу?
…любовь?
Любовь можно перечеркнуть?
Наверно,
Ударила его туфлями. Отчего-то от этого воспоминания Штайнер поежился и опустил глаза. Тогда он сказал, что все, что ей было нужно — это спать с ним. Что она пускала на него слюни и лезла к нему, зачем-то он это выпалил. Теперь хотелось подойти, и аккуратно обнять. Предложить поужинать вместе под пледом, как когда-то давно. Взять за руку.
Выключить свет.
Чтобы почувствовала себя такой, какой он её видел. Самой привлекательной, замечательной. Самой красивой и желанной. Сейчас Нейт не позволял себе думать о том, как она вновь захотела бы его поцеловать. Хотя бы… поцеловать. Не позволял, потому что тешить себя надеждами — больно.
Не позволял, однако, очень хотелось.
Несказанные фразы жгли язык. Все внутри напрягалось до озноба, нужно сказать ей, что все кончено. Что они вновь одни в этом доме, что никто никогда больше не потревожит их совместное одиночество. Что все теперь иначе. Иначе, потому что она больше не сестра. Она — та, о ком он мечтает, лежа в постели с другой женщиной. Та, что сидит за толстой кирпичной стеной, сквозь которую не пробиться.
Потому что он сам туда её посадил. За стену. Но он обязательно докричится, обязательно заставит себя услышать. Крепко обнимет и скажет, что его маленькая Эмма выросла в самую необыкновенную женщину на свете. Нежную, милую. Удивительную и забавную. Скажет, что совсем не против жениться, если она будет его невестой. В пушистом белом платье и с роскошной фатой. Может, со временем, даже не против завести детей. Одного, или двух, и будет в тайне надеяться, что они будут похожи на маму. Такие же улыбчивые, светлые, с такими же глазами. Сейчас Нейт думал, что после нескольких лет брака мог бы потянуть заботу о ребенке. Почему нет?
Он, тяжело дыша, вышел в коридор. Им предстоит долгий разговор. Возможно, настолько долгий, что растянется на несколько месяцев, но Штайнер обязательно докричится. В конце концов, ей придется его принять. Кто еще о ней позаботится? Печальная куколка, которая даже ходит с трудом. Поднимается по лестнице с переменным успехом. Куколка из сахара. Самый желанный в последние ночи десерт.
Мужчина медленно перевел взгляд на стойку для обуви, и тут же от нее шарахнулся.
Туфель не было.
Холодный ливень за окном набирал силу.
Аномия
Асфальтовые
Иногда небо освещали пугающие белые вспышки, которые сменялись оглушительным грохотом. Редкие прохожие, прикрывшись газетами, разбегались по случайным магазинам.
Она едва переставляла ноги. Вещи в пакетах моментально намокали, и становились гораздо тяжелее, чем было до этого. Носки туфель загребали лужи, и Фастер, сжав зубы, терпела боль в лодыжках. Не было времени искать кеды, которые «брат» помыл и куда-то дел. Вряд ли Нейт был бы рад, увидев её с пакетами наперевес. Вряд ли позволил бы выйти дальше чем за дверь.
Он теперь вообще должен думать о чем угодно, только не о «сестре». О предстоящем ребенке, о семье с Бел, о… детской комнате. Холодные капли дождя стекали по недвижимому лицу, перемешивались со слезами. Впитывались в одежду. Озноб не отпускал тело, дрожали губы. Вот и все. Так и закончилась их история двух сирот, которые, волей судьбы, какое-то время были вместе. История двух одиночеств. Наивная, трагикомичная и убогая.
Дрожащей рукой Эмма достала телефон. На своих двоих ей точно не доползти до больницы, даже если она сожмет челюсти еще сильнее. На экран тут же приземлялись капли, глядя на него, девушка отшатнулась. Гроза, сети нет. Даже такси не вызвать.
Она тихо, безумно засмеялась себе под нос, пока слезы текли вниз, на асфальт, смешивались с дождевой водой. Босые ноги скользили в туфлях, идти становилось невозможно. Уж точно не с мокрыми вещами наперевес. И что теперь? Все? Героический побег длинной в шестьсот метров?
Фастер тяжело выдохнула, поставила пакеты у бордюра, и начала расстегивать ремешки, снимать туфли. Босиком она, хотя бы, не упадет. Нагрузка на позвоночник снизится, появится шанс дотащить себя вместе с вещами до больницы.
Асфальт царапал нежную кожу, словно наждачная бумага, однако, сейчас Эмма не чувствовала этой боли. Ей было плевать на дискомфорт, плевать на разодранные мозоли и ранки, которые тут же начинали кровить. В больнице обработает спиртом, не беда. Заживет. Плевать даже на адскую боль в горле и холод, на то, что, периодически, темнело в глазах. Каблуки цокали друг о друга, пока их держали за ремешки тонкие пальцы. Вот и все. Обещания, клятвы, нежность, мечты. Сегодня она, не щадя себя, шла прочь от дома человека, которого любила больше всего на свете. Шла с надеждой, однажды, забыть его лицо. Его смех, запах, улыбку. Посмотреть, если бы прошел мимо, и…не узнать. Посмотреть легким, равнодушным взглядом, таким же, каким она смотрела на всех прохожих.