Отрада
Шрифт:
— Голова, как же, — Услада от возмущения даже фыркнула. Но с мужем больше заговаривать не стала и продолжила тихонько бубнить себе под нос, вымешивая тесто на каравай.
12.
Две седмицы Отрада прожила как в тумане. Оно и к лучшему. Плохо помнила, как запалили для матери погребальный костер, как справили по ней тризну. Женщины пожалели ее, сироту, и сготовили столько кушаний, что можно было не один стол заставить.
А может, и не все жалели. Кто-то любопытничал, кто-то злорадствовал, а кто-то пришел поглядеть, что взаправду ее мать умерла
Отрада сама белила его под конец лета. Мыслила, рубаху справит – себе ли, а может, и жениху. А тут вон оно как все повернулось.
Без матери в их маленькой избенке сделалось совсем тоскливо и пусто. Не зная, чем занять себя, Отрада маялась и шагала от стены до стены. То на лавке посидит, то у печи постоит – работа любая из рук валилась. Пробовала шить, и все пальцы себе исколола – едва ли не впервые! Потом нитку на веретене порвала.
Тесто поставила – так не поднялось, второй раз – скисло. Матушка всегда говорила, что стряпать надо с любовью, со спокойной, чистой душой. Оно и понятно, что все Отрада портила, к чему бы ни прикасалась. На душе у нее была одна маята.
Что дальше делать, как жить без матери – не ведала. Отец ее в это поселение давным-давно пришел, его приняли. Неохотно, но все же приняли – спасибо, вступился за него тогдашний кузнец Славута Володимирович, отец Храбра.
Бус избу поставил, бортничеством занялся. А жену себе, мать Отрады, тайком умыкнул – строгий дед Брячислав не дозволил чужому, пришлому мужчине свататься к дочке своей, не отпустил Любаву добром к неугодному жениху.
Он ее и украл. А как разула его Любава и стала мужниной женой, так вено великое деду Брячиславу ее батюшка выплатил. А все одно, родня такой дерзости ни Любаве, ни мужу ее, Бусу, не простила. Вуй Избор и вовсе дальней дорогой обходил отца Отрады, коли случалось им повстречаться. Никогда к ним в избу не приходил, когда Бус в ней был. И лицо у него менялось, стоило им просто взглядами пересечься. Таким злым, ощерившимся становился вуй Избор.
Нынче осталась Отрада совсем одна: отцовского рода, к которому принадлежала, она не знала. Никогда он не говорил, откуда да как забрел в их поселение, кто у него из родни есть. Были у нее вуи, дядьки по матери, но и к ним она не могла податься. Брат матери ни над сестрой после ее замужества, ни над сестричами власти не имеет. Жена покидает свой род и переходит под власть мужа, со всем старым связь обрывает и начинает новую жизнь, словно второй раз рождается. Для отцовской семьи девка умирает, чтобы жена могла войти в мужнину избу.
Коли б не то сватовство да разговор, после которого ее матушка умерла, Отрада, может, и пошла бы на поклон к вую Избору. Бросилась бы в ноги, попросила бы пригреть сироту, не дать себя в обиду, а избу – на разграбление. А там бы ее, может, и впрямь сосватали за дядькиного сына, ее брата двухродного. И стала бы Отрада женой, и ничего, как-нибудь стерпелось бы, слюбилось у нее потихоньку.
Не всем ведь в жизни такое счастье выпадает, как ее отцу да матушке, — по любви семью создать да жить, горя не ведая.
Но матушка перед смертью дала ей наказ, ослушаться которого Отрада никогда бы не посмела. Велела за дядькиного сына замуж не ходить.
Потому и не пойдет Отрада к дядьке Избору на поклон. Сама как-нибудь
Но вуй Избор все иначе порешил. Минула пара седмиц, и как-то под вечер, к трапезе, постучал он в избу. Сидевшая за столом Отрада подскочила от испуга и боязливо покосилась на дверь. Уже несколько дней к ней никто не заглядывал, даже знахарка не приходила – больно забот было много в поселении, тяжко этой весной распашка шла, мужчины то спины себе надрывали, то на плечах расцветали широкие вдавленные полосы...
Поправив рубаху и привычно погладив лунницу, Отрада вышла в сени и отворила дверь. На крыльце стоял вуй Избор с женой Купавой.
— Отрадка! – дядька улыбнулся ей и широко раскинул руки, словно собирался ее обнять.
Но передумал в последний миг и шагнул в сени, мимо оторопевшей сестричны.
— Как ты поживаешь, Отрадушка? – Купава вошла в избу следом за мужем и окинула скудное убранство быстрым, цепким взглядом. – Вечеряешь, никак? Не помешаем небось тебе.
— Здравы буди, — опамятовавшись, Отрада отошла от стены, в которую вжалась, и закрыла за нежданными гостями дверь. – Повечеряете? Чем богата... – она развела руками и шагнула в закуток у печи, чтобы взять еще ложек да мисок.
— Да нет, благодарствую, сыты мы, — пропела Купава, поправляя расшитой красной нитью убрус.
Подобрав трехцветную поневу и подол свиты, она опустилась на краешек лавки, которую мастерил еще отрадин отец Бус и снова бегло огляделась. Ее наметанный глаз тотчас подметил и беспорядок, и позаброшенность, пустоту избы. Купава поджала губы и посмотрела исподлобья на мужа. Сдалась ему эта девка! Сыночку они могли бы и много краше да богаче невесту подыскать! А эта... хоть и с избой нынче, да от избы там одни слова. Так, лачуга покосившаяся, внутри разве что не ветер гуляет. Ни сундуков набитых, ни утвари, ни скотины.
Вуй Избор и вовсе остался стоять, привычно уперев широкие ладони в бока. Его дородный живот выдавался вперед, нависая наш гашником портков. Красноречивых взглядов жены он нарочно избегал. Баба-дура, пусть сидит да помалкивает, не ее печаль, что муж решил! На то он и муж!
— Что же ты, Отрадушка, совсем за порядком не следишь, — укорила ее Купава и прищурила свои темные, лисьи глаза.
Девка смутилась, спрятала за спиной руки и, вторя тетке, обвела избу печальным взором.
— Да будет тебе, Купава, — нежданно-негаданно за нее вступился вуй Избор. – Мать у девчонки токмо-токмо померла. Как может пока, так и управляется по хозяйству. Верно я сказываю, Отрадка? – и он подмигнул ей, склонив голову, отчего жесткие рыжеватые волосы упали ему на висок.
— Верно, дядька Избор, — бледными губами послушно согласилась Отрада.
Чуяла она недоброе. Больно уж злыми были у него глаза.
— Токмо так, знамо дело, ты долго не продержишься. Али пуп надорвешь, али батюшкино наследие по ветру пустишь.
Отрада вскинула на вуя хмурый взгляд. От ее ушей не укрылось, как презрительно он произнес слово «наследие». Избор же и не приметил ее недовольства; он редко на девок глядел, когда говорил. Нужды не было особой – его и так все слушались. А вот жена его куда внимательнее оказалась. Разглядев, как вспыхнули недовольством болотные глаза Отрады, Купава и сама нахмурилась.