Отрезок пути
Шрифт:
Северус кивает, глядя на нее безо всякого выражения.
– Шевелитесь вы, маленькие твари! – командует Амикус, и они вдвоем выводят первокурсников в коридор.
В Большом зале воцаряется тишина. До конца ужина никто так и не решается сказать ни слова.
– Что будем делать? – тихо спрашивает Лаванда, когда мы возвращаемся в гостиную и усаживаемся на наш любимый диван, который уже давно никто даже не пытается занять.
– Сегодня – ничего, – твердо говорю я. – Слишком опасно. Завтра у меня свободный урок после обеда. Узнайте, кто из ребят не занят в это время. Пусть из Большого
– Ладно, – кивает Парвати. – А ты что собираешься делать?
– Я пройдусь по школе – возможно, удастся что-нибудь выяснить.
– Может, с тобой пойти? – предлагает Симус.
– Нет, я один. Мне так спокойней. А вы никуда сегодня не выходите. До отбоя вернусь.
Ребята провожают меня встревоженными взглядами.
Около часа я действительно брожу по школе, стараясь ни с кем не столкнуться, а потом отправляюсь прямиком в кабинет Северуса. У кого еще я могу что-то выяснить? Тем более, очень уж мне не понравилось, как он себя вел. Ни слова не сказал, словно так и надо. Другие преподаватели, конечно, тоже в драку не лезли, но даже Слагхорн не выдержал! А уж Северус как директор вполне мог поставить их на место и не позволять так обращаться с детьми. Это, в конце концов, слишком!
Северуса мое появление не удивляет. Зато меня удивляет его состояние. После ужина прошло не так много времени, до ночи еще далеко, а от него пахнет огневиски похлеще, чем от Хагрида. Не рановато ли для возлияний, спрашивается? Впрочем, мне сейчас, мягко говоря, не до этого.
– Что это за история с ловушкой? – спрашиваю я нетерпеливо.
– О, ловушка! – Северус усмехается. – Уизли бы стало за них стыдно. Предполагалось, что Алекто наступит на рычаг, и на нее выльется клеящееся зелье, после чего высыплется гора мусора, который к ней, понятное дело, приклеится. В жизни не видел такой топорной работы. Пора прикрывать эту школу – сплошные бездарности.
– Мне не смешно, – говорю я. – Где первокурсники?
– Где? Полагаю, где-нибудь на Мальте – загорают и наслаждаются жизнью.
– Северус!
– Не нервничай. В подземельях, где им еще быть? – он пожимает плечами и отворачивается, чтобы наполнить стакан огневиски.
– Почему ты позволил Кэрроу так наказать детей? – я повышаю голос, подозревая, что он меня не слушает. – Ведь там, черт побери, крысы, которые руку могут оттяпать, если зазеваться!
– А что я должен был сделать? Вызвать их на дуэль? – осведомляется он с убийственным равнодушием. – Никто не заставлял малышню затевать эту бессмысленную авантюру.
– Между прочим, там был и твой студент, – замечаю я, начиная раздражаться.
– Да? Ну, во-первых, он мог бы и промолчать, а во-вторых, я уже давно не декан Слизерина.
– Тем более! Как директор ты за всех студентов отвечаешь, и должен был помешать им, а не сидеть с таким видом, словно так и надо!
– Зато ты так много всего сделал, чтобы помочь несчастным детишкам, что я буквально на колени готов рухнуть в восхищении, – язвительно произносит он, одним глотком опорожняя стакан.
Я стискиваю зубы. Спокойней, Невилл!
– Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. Как вытащить их оттуда?
– Никак. Придется им потерпеть.
– Я серьезно!
– Я тоже не шутки шучу, – он брезгливо кривится. – У меня нет ни малейшего желания рисковать своим положением из-за этих малолетних глупцов!
– Как ты можешь так говорить? – потрясенно восклицаю я. Кулаки непроизвольно сжимаются. – Это же дети!
– Да хоть кто, – фыркает Северус. – Если ты считаешь, что я брошусь на выручку этим соплякам, наплевав на все, чего мне таким трудом удалось добиться, то глубоко заблуждаешься. У меня есть дела и поважнее.
Я хватаю ртом воздух, чувствуя нарастающую ярость и боль от впивающихся в ладони ногтей. В его голосе по-прежнему звучит насмешливое равнодушие, а презрительное выражение лица выводит из себя так, что впору закричать.
– Ну, и что ты на меня уставился, Лонгботтом? Или для тебя новость, что в любой войне неизбежны жертвы? Должен бы уже привыкнуть к пыткам и наказаниям. Вот уж не думал, что у тебя такие слабые нервишки.
Все вокруг словно исчезает, и я ничего не вижу, кроме горящих черных глаз и издевательской ухмылки, которую чертовски хочется стереть с его лица.
– Соплякам следует либо вести себя тихо, либо действовать с умом. Несколько дней на цепи им не повредят. А если кто не выдержит, то слабым в этом мире не место.
Дыхание срывается. Я резко делаю шаг вперед, вскидывая кулак. Северус не двигается с места, пристально глядя на меня. Сквозь туман ярости я вижу в его глазах ожидание… и боль… Что-то не так… Нет злости. Нет насмешки. Только отчаянье.
И тогда я понимаю все. Понимаю, чего он добивается… Рука безвольно опускается. Кулаки разжимаются сами собой. Ярость сменяет страх и досада. Не отводя взгляда, я качаю головой и тихо говорю с упреком:
– Что же ты делаешь, Северус? Ты ведь обещал…
Он опускает глаза и резко отворачивается от меня. Подходит к окну и становится напротив, обхватив себя руками.
Глядя на его напряженную спину, я не чувствую больше никакой злости. Я чувствую боль, потому что понимаю – только крайнее отчаянье могло толкнуть его на это. А еще некоторую обиду из-за того, что он чуть было не заставил меня сделать то, о чем я – и он не может этого не понимать – жалел бы всю оставшуюся жизнь. Но злиться я не могу. Сам хорош. Следовало подумать получше, прежде чем требовать от него решительных действий. С учетом того, что говорил Волдеморт, любую попытку защитить студентов можно приравнять к нарушению его приказа.
Северус стоит, не шевелясь, словно изваяние. Мне хочется как-то утешить его, сказать что-нибудь успокаивающее. Но я молчу. Болтовня – это не для него.
Медленно, очень медленно я приближаюсь к нему. Словно к дикому животному, словно к ядовитой змее, стоящей на хвосте. Одно резкое движение – и змея бросится вперед, вопьется в кожу острыми зубами, выпуская яд. И Северус тоже так умеет. У меня, конечно, к его яду иммунитет, но, боюсь, именно сейчас доза может стать летальной. Для него, а не для меня.