Отступление
Шрифт:
– В общем, как я уже сказал, бригада ждать не может, - продолжил Ильин.
– Нужно уточнить у Лазарева: укладываемся ли в график вообще или нет. Как вы помните, нам нужно пройти скрытно к самолетам под самым боком противника. И как можно скорее, пока майор Гуревич героически отвлекает внимание основных сил интервентов. Если не успеем - вся бригада попадет под удар...
– Это ясно, - кивнул Фурманов.
– Но к чему столь долгая прелюдия?
– К тому, что Геверциони необходима либо ампутация здесь и сейчас. Либо длительная сложная операция, для которой нет времени. Других
– Подождите... подождите...
– нервно произнес Чемезов. Скрывая внезапную дрожь, майор спрятал ладони в карманы, но не мог скрыть растерянности, волнения.
– Не может... не может быть такого что ничего нельзя! Юра! Ну скажи что-нибудь! Скажи!
В порыве эмоций майор лицом к лицу вплотную подступил к Фурманову, схватился за отвороты воротника словно утопающий за круг. Или за соломинку.
– Спокойно, Роб!
– Юрий крепко сжал Чемезова за плечи, встряхнул и требовательно произнес.
– Посмотри мне в глаза! Все будет хорошо! Ты мне веришь? Веришь?!
Роберт чуть дернулся, а затем весь как-то обмяк. Руки бессильно опустились.
– Иван Федорович, - спросил Фурманов, обернувшись к Ильину.
– Правильно я вас понял?
– Верно, Юра.
– кивнул Ильин.
– Нужно идти дальше. Останавливаться никак нельзя.
– Неужели вот так просто?
– Геверциони меня бы понял, - уверенно ответил Ильин.
– И будь я на его месте - сделал бы то же самое.
– И все-таки, отчего вы принимаете решение в одиночку?
– Потому, что по решению генерала я являюсь заместителем. И значит ни перед кем не обязан отчитываться.
– Не уверен, Иван Федорович, - решительно возразил Ильин.
– Нам нужно многое обсудить. В конце концов есть разные варианты.
– То есть мнение командира и доктора вас не устраивают?
– грустно усмехнулся Ильин.
– Не передергивайте, - поморщившись, ответил Юрий.
– Товарищ полковник, вы же прекрасно понимаете, о чем я.
– Извини Юра...
– виновато ответил Ильин.
– Конечно, понимаю.
– Тогда зачем время тратить?
В этот миг пола палатки отошла в сторону. Наружу выглянул лейтенант-медик:
– Товарищ полковник. Операция закончена...
Фурманов и Чемезов как по команде устремили взгляды на Ильина. На усталых лицах отразилось недоумение. Однако уже через несколько секунд его сменило осознание жестокой догадки.
– Да, - ответил, не дожидаясь, пока незаданный вопрос обретет плоть.
– Я уже отдал приказ. Всё кончено...
Глава 43
Взвод разведчиков с опаской пробирался по заметенным снегом пустынным улицам. Город, казалось, - вымер. Несмотря на горящие в окнах огни, везде плотно задернутые шторы, наглухо запертые двери. Увы, это лишь осложняло задачу. В подобной ситуации любой прохожий выглядел подозрительно - что уж говорить о неизбежном звучном топоте двух с половиной десятков сапог о булыжники мостовых.
Но и этого мало. Кроме того, чтобы постоянно ощупывать глазами окружающую обстановку,
Так что, взвесив 'за и против', Гуревич решил пленника отпустить на 'длинном' поводке. Но глаз не спускать - слишком уж сильны подозрения. Рустам сразу понял: не за шкуру немец печется. Может такое суждение поспешно, только в отличие от сослуживцев не издевался, не стремился насладиться сполна долей победителей. А соблазн повелевать, пользуясь превосходством, правом сильного - он очень велик. И дело даже не всегда в личности. Самый простой человек способен поддаться велению момента, порыву. В обычной жизни ты как все и вроде бы доволен. Все как всегда. Но стоит один раз почуять - нюхом, по-звериному почуять вседозволенность. И мгновенно выпрыгивает из сокровенных глубин нутра тщательно скрываемое. Подлая животная сущность. И даже не всегда о ней догадываешься. Вот где воистину верны золотые слова 'счастье в неведении'.
Но уже не сбежать, не вернуть назад стрелки часов. Свершилось. Слабый человек почуял власть, словно дикий зверь кровь. И переменился - разом, вдруг. И больше нет доброго, стеснительного, спокойного. Вместо него жестокий, упивающийся возможностью приказывать, брать и ничего не давать в ответ. И человек уже не хочет, не ищет возврата. В рамках прежнего мировоззрения тесно. Проснувшаяся душа шакала возмущается любой попытке примирения. Даже самый тонкий ошейник разума не наденет.
Таков, увы, бывает человек. И чем больше пропасть между властителями и народом, чем меньше истинных идей - и даже Идей, Свободы, Разума в человеке - тем чаще в пустых сердцах селится зверь.
Гуревич особенно ярко видел разницу. Так ровно век назад, во время войны четко легла грань между советским народом и представителями западной цивилизации, 'просвеженными европейцами'. Даже в самые тяжелые дни, в минуты суровых испытаний, на краю гибели наши предки не опускали рук. Даже когда не было сверху приказа, не было указующего перста - совершали подвиги. Трудились долгими часами в зной, в лютый мороз, ночью и днем, не зная жалости к себе. Не потому, что хотели стать героями, не ради чьего-то признания. А потому, что так надо, так правильно. У наших людей - подавляющего большинства - нет и не могло быть такого зверя в груди. Потому, что не было пугающей пустоты в сердце. Потому, что были в нем любовь, вера, свобода.