Оттенки
Шрифт:
Ханс взглянул на отца; может, старик шутит, но лицо у отца было торжественно-серьезное.
— Я спросил — нельзя ли мне прямо отсюда отправиться на небо. Но он ответил, что я должен сперва сходить домой и помочь своим, осчастливить их. «Как же я могу их осчастливить? Небось господа позаботятся о моей старухе и дочери; они всегда давали им работу, авось и впредь не оставят», — говорю я. «Нет, ты должен вернуться домой, — сказал он и вдруг спросил: — Знаешь тот песчаный бугор, что возле твоего дома?» — «Как не знать», — отвечаю. «Так вот, под этим бугром клад зарыт, и ты должен его откопать. Будут тебя отговаривать — никого
Старик облегченно вздохнул и вопросительно посмотрел на сына. Тот отвернулся, чтобы не встречаться с отцом глазами. Ханс не знал, что и думать. Может быть, отец все еще болен и бредит? Может, он еще не проснулся как следует? Нет, он и лопату принес, чтобы снова яму рыть.
Бугор был песчаный, края ямы часто осыпались, и старику приходилось по два, а то и по три раза проделывать одну и ту же работу. Но это его не смущало, ведь главное заключалось не в самом труде, а в вере, с какой старик копал яму.
— Где бы мне спокойно выспаться? — спросил Ханс.
— Полезай на сеновал, там есть немного свежего сена, все что нам удалось убрать в этом году… А есть ты разве не хочешь?
— Это ерунда, мне бы отдохнуть.
Ханс полез на сеновал, но перед этим ему все же пришлось внять уговорам матери и немного подкрепиться. Старик с твердой верой принялся за работу. Солнце поднялось, дрожащие лучи его падали на выброшенный из ямы желтоватый песок. Ни ямы, ни старика они не освещали, слишком косо еще падали, А поызже, когда солнце поднялось повыше, небо заволокло тучами и стал накрапывать дождь.
III
За несколько недель Ханс вполне ознакомился с жизнью родной деревни и всей округи. Он нашел здесь почти всех прежних обитателей волости. Лишь несколько дряхлых стариков отправились в ту обитель, откуда нет возврата и где они надеялись навсегда избавиться от всех горестей и бед. Не видно было и некоторых знакомых Хансу девушек, с которыми он в свое время танцевал в мызном парке; мужья увезли их куда-то далеко. Ханс заходил изредка в мызный парк, но здесь ему теперь казалось как-то скучно. Среди поющей и пляшущей молодежи Ханс узнавал парней и девушек, которые еще совсем недавно были детьми и, бывало, притаившись за кустами и деревьями, подглядывали, как веселятся старшие. Ханс слышал их смех, шутки, но оставался ко всему равнодушен.
Ханс приехал из города с определенными замыслами. Но чем ближе он узнавал здешнюю жизнь, тем больше убеждался в том, что делать ему тут нечего. Казалось, все спит… спит по-прежнему.
Спит мыза, спят ее чванливые обитатели, спит темный парк, хотя под сенью его кружатся пары, звучат песни; кажется, что спят даже те, кто танцует, поет и смеется. Ханс замечал проблески жизни лишь тогда, когда видел, с каким рвением крестьяне, стараясь угодить помещику, еще издали ломают перед ним шапку. Только кое-кто из молодежи был настроен
— Тоже в город собираешься? — спросил его как-то Ханс.
— Нет, — коротко ответил Кустас.
— Почему?
— А что мне там делать?
— Работать.
— А если не найду работы?
— Поищешь, так найдешь.
— А почему же ты домой вернулся?
— Я… Захотелось… нужно было.
На это Кустас ничего не сказал. Он только окинул взглядом городской костюм Ханса и решил, что того погнала в деревню уж никак не безработица.
А Ханс между тем колебался — объяснить Кустасу откровенно, как обстоят дела, или промолчать. Он охотно рассказал бы все, ему так хотелось найти товарища, с которым можно было бы говорить по душам. Но можно ли довериться Кустасу? Пока Ханс размышлял над этим, Кустас сказал, продолжая прерванный разговор:
— У меня ведь родители.
— Так что же из этого? — молвил Ханс. — У меня тоже родители.
— Но ведь у нас собственная маленькая усадьба, а родители уже старики.
— Усадьба-то вас не кормит, работаете в мызном лесу, чтобы за усадьбу расплатиться.
Снова помолчали.
— Я жениться надумал, — сказал Кустас немного погодя.
— Ну и что же, жениться ты и в городе можешь, — ответил Ханс.
— В городе… А если там мне не на ком жениться?
— А здесь есть?
— Есть.
— Я ее знаю?
— Знаешь.
— И давно?
— Давно.
— Ну, тогда женись и поезжай в город вместе с женой.
— Как сказать. И здесь можно жить, если б только…
— Если б что?
— Если бы жениться удалось.
— За чем же остановка? Справь свадьбу, и дело с концом.
— Оно, конечно, верно, да только неловко мне как-то.
— Неловко… Все тебе неловко…
— Вот если бы ты мне помог, ты ведь речистый и смелый.
— В сваты меня приглашаешь? Так, что ли?
— Да нет… Ты мог бы с ней поговорить… намекнуть ей.
— Что ты на ней жениться хочешь?
— Ну да.
— Вот так мужчина, сам боишься девушке сказать об этом. Она что — старше тебя?
— Нет, моложе.
— И ты все-таки боишься? Думаешь, глаза тебе выдерет?
— Не в этом дело…
— Ладно, я тебе помогу, если удастся, — сказал Ханс, — но сперва я должен знать, кто она.
Ханс ждал, что Кустас ему ответит.
— Тут и знать нечего, сам мог бы догадаться, — сказал Кустас, — ведь не зря же я к тебе пришел с этим разговором.
— Выходит, если я правильно понял, — ты хочешь жениться на моей сестре Анне?
— Да, я уже давно об этом подумываю…
— Давно подумываешь, а сказать ей все не решаешься?
— Не то что не решаюсь, а просто никак не получается. Она такая бойкая, такая говорунья, сидишь, слушаешь ее, так и проходит день за днем. К тому же она смеется надо мной. А в последнее время я ее и не вижу совсем.
— Она ведь к учителю ходит на моления. — Ханс подумал немного и добавил насмешливо: — Они там все братья и сестры, при встрече целуются, при прощании целуются.