Ответ

Дери Тибор

— Возможно, — повторила Эстер; на ее шее, у самых волос, мягко вырисовывался под тонкой кожей последний позвонок, словно круглый холмик.

— Почему?

Эстер все водила пальцем по дивану, розовый ноготок следовал за очертаниями пятна.

— Оставь ты это пятно! — сказал профессор нервно. — И изволь ответить на вопрос. Я спросил, почему ты хочешь порвать со мной.

— Просто так! — шевельнула плечом Эстер.

Кровь бросилась профессору в голову. — Просто так!.. Я мог бы и сам догадаться, что если женщина на десять месяцев покидает своего любовника, значит, этому есть причина. Ну что ж, так тому и быть! Да и для меня оно здоровее.

Эстер подняла голову. — Вы хотите жениться, Зени?

— Возможно, — едко сказал профессор.

Эстер засмеялась. — И на ком же?

— Это уж мое дело!

— Значит, покидаете меня, Зени? — Эстер улыбалась

ему.

— Да, — сурово и серьезно сказал профессор. — Я мог бы, правда, сказать, что это ты меня покинула, сперва на десять месяцев, теперь еще не знаю на сколько, но не будем играть словами! Я, кстати, не спрашиваю, ради кого ты возвращаешься к твоим гусям. Ты права, нам нужно кончать! Сто раз пытались, но однажды все-таки удастся!

Вместо ответа Эстер чуть заметно развела колени и откинулась на спинку дивана. Ее свежее, словно подернутое легким пушком лицо на фоне зеленого репса выглядело бледнее и жестче, бархатная черная шляпка немного сдвинулась набок. Профессор бросил на нее долгий, испытующий взгляд и отвернулся: эта сбившаяся набок шляпка почему-то растрогала его. Кашлем прочистив горло, он отошел к окну.

— Ладно, Зени, — услышал он за спиной мягкий певучий голос Эстер, похожий на голос молоденькой крестьяночки, — вы правы, давайте покончим! Да вам и пора уж жениться, правда ведь?

Профессор не ответил.

— Вы уже старенький становитесь, холостая жизнь не для вас, — продолжала Эстер, и нельзя было понять по голосу, говорит она серьезно или смеется над ним. — А я вернусь в свою деревню, потому что…

— Почему? — спросил профессор, стоя к дивану спиной.

Эстер засмеялась. — Это то, что мне нужно.

— И с мужем разведешься? — спросил профессор.

— Разведусь.

Профессор внезапно повернулся к ней. — Разведешься?

— А почему и нет? Уж если с вами…

Ее шляпка все еще сидела боком. Профессор проглотил комок, он не знал, что сказать. — Оно и лучше! — буркнул он. — Могла бы это сделать двадцать лет назад!

— Зачем? — улыбнулась Эстер. — И так ведь было не плохо, Зени!

— А мальчик?

Эстер пожала плечами. — Вам он все равно ни к чему.

— Заберешь с собой?

— Да.

— Сколько ему сейчас?

— Пятнадцать.

— Я уже год его не видел, — припомнил вдруг профессор. — Что ты будешь делать с ним в деревне? Мы еще поговорим об этом.

Эстер села прямо. — Что об этом говорить! Любовникам, расставаясь, долго говорить не следует, поднял шляпу, попрощался и — поминай как звали!

Улыбнувшись ему, она встала. Постояла секунду, глядя на пострадавший мизинец, потом легким движением этого же мизинца поправила шляпку. Шляпка села точно на место, даже не понадобилось глядеться в зеркальце для бритья, висевшее у профессора над умывальником. — Ну, бог с вами, Зени, — сказала она, еще раз улыбнулась, кивнула профессору и быстрым шагом вышла из кабинета.

Профессор смотрел ей вслед, глаза застыли на двери. Эти быстрые, сильные и все-таки легкие шаги, через мгновение затихшие за порогом, унесли с собой почти четверть века его жизни. Его словно оглушило, он не мог шевельнуться, даже выругаться не было сил. Брови взбежали на лоб, из глаз вдруг хлынули слезы. Так неожиданна была вся эта сцена и так быстро закончилась — Эстер провела в его кабинете каких-нибудь полчаса, — что казалась невнятным и нелепым, неуловимым сном; умом он знал, что произошло, но воображение, более медлительное, которое лишь позднее примется обрабатывать все мучительные детали, еще бездействовало. Легкий, спокойный разрыв, о котором он и не мечтал, не показался ему подозрительным; напротив, то обстоятельство, что Эстер согласилась сразу и безоговорочно — такого еще не бывало за время их долгой и беспорядочной любви, — убедило его в том, что на этот раз разрыв окончателен и возврата не будет, даже если бы он захотел. Но вместо ожидаемого облегчения на сердце у него становилось все тяжелее. И это для нее — расставанье?! — спрашивал он про себя негодующе. Вот эти пять минут? Тремя фразами она хочет покончить с двадцатью пятью годами — четвертью века, со всеми воспоминаниями, еще неугасшими чувствами, лучшей порой жизни их обоих?! Женщина, у которой от него ребенок? Она даже не хочет видеть его больше? Это была их последняя встреча? Профессор все сильнее закипал яростью. Как ни влюблен был он в Юли — а он думал так и так чувствовал, — легкость, с какой покинула его Эстер, показалась ему глубоко оскорбительной. Он мог теперь с полным правом и без малейших угрызений совести жениться на Юли, но в эти минуты вовсе об том не думал,

корчась от неслыханного оскорбления, нанесенного ему той, кому он больше всего дарил себя за прожитую жизнь. Профессор взглянул на диван: в нос опять дохнуло свежим легким ароматом ее французских духов. Ему было совершенно ясно, что Эстер по какой-то причине хочет с ним расстаться, давно уже это решила, и, значит, не он рвет с нею, а она — с ним; иначе не могла же она с таким безмятежным, ясным лицом, улыбаясь, за какие-нибудь полчаса освоиться с мыслью, что ее любовник намерен жениться! — Совершенно немыслимо! — вслух произнес профессор, взявшись за лоб изъеденными кислотой руками.

Прямо из университета Эстер отправилась на проспект Йожефа, в частную сыскную контору. Она пошла пешком, в саду музея даже присела на скамейку передохнуть: ноги так дрожали, что она боялась упасть. Лицо, едва она вышла на воздух, запылало, глаза, правда, оставались сухими, но рыдания стояли в горле и душили ее, а сердце так колотилось, что вынуждало несколько раз останавливаться. Подозрение, зародившееся в первую же минуту, подтвердилось; она понимала, что никогда еще ее любви не угрожала такая опасность. Когда она выудила из профессора, что он намерен порвать с нею и хочет жениться, когда улыбалась, обратив к нему спокойное прекрасное лицо, и спрашивала, кто его избранница, ее сердце разрывалось от горя. Но она знала, что есть лишь один способ взять верх: душою и телом остаться такой же неуязвимой, цельной и твердой, какой она была в семнадцать лет, когда стала любовницей профессора. Инстинктивно умолчала она и о смерти матери — тому, кто вызывает к себе жалость, не одержать победы.

Через три дня она знала уже имя, фамилию, адрес и возраст Юлии Надь, знала, чем она занимается, знала о ее судимости и о том, что состоит под надзором полиции, знала, где и когда встречались они за последние два дня с профессором. Частная сыскная контора предоставила ей даже фотографию Юлии. Подробное донесение и фотографию Эстер забрала с собой в маленькую квартирку на улице Геллертхедь, которая двадцать лет хранила, оберегала их любовь. Она села к окну, в украшенное кружевной накидкой старое кресло, в котором столько раз поджидала профессора, поставила перед собой на ветхий швейный столик фотографию и, выпрямив спину, сжав губы, впилась в нее горящим взглядом. Она сидела так и смотрела до самого вечера. Никогда еще собственная жизнь не была для нее столь ясна: бесчисленные любовные авантюры оказались просто наваждением сладострастной плоти, возле мужа ее удерживала привычка и жалость, но любила она только профессора, фотография чужой женщины на швейном столике словно просматривала ее насквозь чуть раскосыми глазами, проникая и в прошлое. Эстер прибралась в пропыленной квартире, куда десять месяцев никто не заходил, затопила в ванной, выкупалась, надела свой яркий шелковый халат и опять села перед фотографией. Маленькие белые руки судорожно сжались: она умрет, если потеряет профессора. И Эстер решила, что будет красивой как никогда. Подбежала к зеркалу, холодным, испытующим, кожу пронизывающим взглядом методически себя оглядела. На несколько минут лицо словно отделилось от нее самой и от мира, стало сурово бесстрастным и сосредоточенно серьезным, каким бывает лицо мужчины, когда он наводит порядок в собственной совести. Вдруг она улыбнулась, засмеялась своему отражению. Опять взяла фотографию в руки, пристально на нее посмотрела, разорвала на клочки и наступила ногой.

К вечеру она так устала, что, как ребенок, заснула сидя.

Прошла неделя, профессор не объявлялся. Эстер целыми днями сидела дома, чтобы не пропустить звонка или письма. Убивала время заботами по хозяйству, привела в порядок чулан, под собственным наблюдением заставила прислугу убрать чердак, шила, штопала, даже переделала одно платье. Муж уехал на несколько недель в Германию корреспондентом «Мадьяршаг», она осталась со своими мыслями одна. Необычно много времени проводила с сыном, заходила к нему даже ночью, когда он уже спал, и, сидя возле кровати, задумчиво всматривалась в бледное прыщеватое лицо подростка, высоким лбом и маленьким упрямым ртом походившего на отца. Как-то одна пошла в кино, посидела немного, приглядываясь к фигуре и манерам героини американского кинофильма, нашла себя интереснее и в перерыве ушла. В кафе «Бельвароши» выпила чашку кофе, рассеянно выкурила сигарету. На ней был все тот же черный английского покроя костюм и черная бархатная шляпка, как во время визита в лабораторию. Мужчины таращили на нее глаза, но их восхищение ее не развлекало. Домой, на проспект Андраши, вернулась пешком, ходьба была ей приятна, но успокоения не принесла.