Ожерелье королевы
Шрифт:
И вправду, Жанна, которой неслыханно повезло с первого разу оказаться посвященной в интимные тайны, хотя куда более ловкие царедворцы, по десятку лет охотясь за ними, так и не могут проникнуть в них, и которая, естественно, поняла, что сыграла большую роль в этот важный для королевы день, ни в малейшей степени не пыталась извлечь из этого преимуществ, а уж надменная подозрительность великих мира сего очень хорошо умеет читать подобные намерения по лицам нижестоящих.
Словом, когда Жанна попросила позволения откланяться и удалиться,
– Поистине, счастье, графиня, что вы удержали меня, не дав нам с принцессой де Ламбаль войти к Месмеру. Какая все-таки гнусность! Меня увидели то ли в дверях, тогда в прихожей, а сочинили, будто я прошла в залу пароксизмов. Кажется, это так именуется?
– Да, ваше величество, зала пароксизмов.
– Но как же так получилось, – удивилась принцесса де Ламбаль, – что агенты господина де Крона ошиблись, хотя присутствовавшие знали, где находится королева? По мне, тут какая-то тайна. Агенты начальника полиции утверждают, что королева была в зале пароксизмов.
– Да, действительно, – задумчиво сказала королева. – Господин де Крон в этом ни в коей мере не замешан: он человек порядочный и хорошо относится ко мне. Дорогая Ламбаль, агентов могли подкупить. У меня есть враги, вы же знаете. Эти слухи должны на чем-то основываться. Графиня, расскажите нам подробности. Кроме того, этот гнусный пасквиль изобразил дело так, будто я была в полнейшем упоении, впала в экстаз и магнетическое состояние до такой степени, что совершенно забыла о женском достоинстве. Есть ли в этом хоть какая-то доля правдоподобия? Была ли там в тот день какая-нибудь женщина?
Жанна покраснела: она ведь стала обладательницей тайны, даже намек на которую мог уничтожить ее роковое влияние на судьбу королевы.
Выдав эту тайну, Жанна теряла возможность оказаться полезной и даже необходимой ее величеству. И тогда все ее будущее погибло бы. Поэтому она решила проявить осторожность.
– Да, ваше величество, – сказала она, – там действительно была одна женщина, крайне возбужденная, и она обращала на себя внимание судорогами и исступлением. Но мне кажется…
– Вам кажется, – мгновенно подхватила королева, – что то была какая-нибудь актриса или, как их именуют, девица легких нравов, а не королева Франции?
– Разумеется, ваше величество.
– Графиня, вы очень хорошо ответили королю, а теперь я хочу поговорить о вас. Скажите, как обстоят ваши дела? Когда вы рассчитываете на признание ваших прав? Принцесса, нет ли у нас кого-нибудь, кто мог бы помочь графине?
Вошла г-жа де Мизери.
– Соблаговолит ли ваше величество принять мадемуазель де Таверне? – осведомилась она.
– Разумеется! До чего же она церемонная – никогда не пренебрежет правилами этикета. Андреа! Андреа! Входите же!
– Ваше величество слишком добры ко мне, – произнесла Андреа, присев в изящном реверансе.
Она взглянула на Жанну; та сейчас же узнала вторую немецкую даму из благотворительного
Принцесса де Ламбаль воспользовалась приходом Андреа, чтобы вернуться в Со к герцогу де Пантьевру [97] .
Андреа уселась рядом с Марией Антуанеттой, устремив спокойный, пристально-испытующий взгляд на г-жу де Ламотт.
97
Пантьевр, Луи де Бурбон герцог де (1725–1793) – сын графа Тулузского, побочного сына Людовика XIV, свекор принцессы де Ламбаль.
– Андреа, – сказала королева, – это та дама, которую мы посещали в последний день холодов.
– Я узнала ее, – ответила Андреа и кивнула.
Жанна, уже преисполненная спеси, принялась искать в ее лице признаки ревности, но обнаружила лишь полнейшее безразличие.
Андреа, имеющая те же пристрастия, что и королева, Андреа, женщина, превосходящая всех остальных женщин добротой, умом, великодушием, не будучи счастлива, замыкалась в непроницаемой скрытности, которую весь двор принимал за надменное целомудрие Дианы-девственницы.
– Вы знаете, – обратилась к ней королева, – что наговорили обо мне королю?
– Должно быть, самое худшее, – отвечала Андреа, – и только потому, что не сумели бы, как должно, сказать хорошее.
– Вот самая прекрасная фраза, какую мне доводилось когда-либо слышать, – заметила Жанна. – Я назвала ее прекрасной, потому что в ней точнейше выражено главное чувство всей моей жизни и потому что я со своим слабым разумом не сумела бы так сформулировать эту мысль.
– Я сейчас расскажу вам, Андреа, – продолжала королева.
– Я уже знаю. Его высочество граф Прованский только что рассказывал об этом, и одна моя подруга слышала его.
– Прекрасный способ распространять ложь, говоря чистую правду, – гневно бросила королева. – Ладно, оставим это. Я тут расспрашивала графиню, как обстоят ее дела. Кто вам покровительствует, графиня?
– Вы, ваше величество, – дерзко отвечала Жанна. – Вы, потому что позволили мне приехать сюда поцеловать вашу руку.
– У нее благородное сердце, – заметила королева Андреа, – и мне нравятся ее порывы.
Андреа промолчала.
– Ваше величество, – продолжала Жанна, – когда я пребывала в стесненных обстоятельствах и безвестности, немногие решались покровительствовать мне, но теперь, когда меня один раз увидели в Версале, весь свет наперегонки будет оспаривать право понравиться королеве, то есть, я хотела сказать, особе, которую ее величество удостоила взглядом.
– Что же, – поинтересовалась королева, усевшись, – не было никого, кто оказался бы достаточно мужествен или достаточно развращен, чтобы покровительствовать вам ради вас самой?