Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938-1939

Фляйшхауэр Ингеборг

Даже в свете этих сообщений остается неясным, по чьему указанию Вайцзеккер проводил зондаж Мерекалова (и военного атташе во время беседы в ОКВ), исходило ли оно сверху или было согласовано лишь за­интересованными лицами из министерства иностранных дел (Шуленбургом, Вилем, Вайцзеккером с ведома Геринга) и верховного главно­командования вермахта (Канарис [516] , Остер). Не исключено, что в этой (совместной) акции принимали участие и те военные, которые с тревогой смотрели на неизбежные последствия предстоящей поль­ской кампании и потому все больше стремились к взаимопонима­нию с Россией [517] . Итак, ситуацию середины апреля 1939 г., несмотря на упомянутые неясные вопросы, можно охарактеризовать следующим образом: планы Гитлера в отношении Польши были окончательно сформированы; с молчаливого согласия Геринга (и ОКВ) «лихорадоч­но» (выражение Вайцзеккера) искали возможность заручиться нейтра­литетом России. Зондаж должен был выявить вероятную советскую готовность к этому.

516

Вполне возможно, что Вайцзеккер обсудил и согласовал эти дей­ствия с представителями оппозиции и вооруженных сил. О продолжав­шихся иногда часами и происходивших в служебном помещении статс-секретаря по нескольку раз в неделю частных встречах Вайцзек­кера с Канарисом, а также с Шуленбургом, когда тот бывал в Берлине, рассказал автору Шнурре.

517

Как стало известно в конце мая из «надежного источника» фран­цузскому послу в Берлине, отвечая на вопрос Гитлера, генерал-полковники Кейтель и Браухич «заявили, что если Германии придется воевать одновременно и против России, то она, вероятно, войну проиграет (Coulondre, Staline, p. 271).

И Гитлер уже не сомневался в необходимости достижения взаимо­понимания с Россией, однако считал, что плод («военное соглаше­ние») [518] должен зреть постепенно [519] . При этом он сильно колебался, то одолеваемый соблазном осуществить планы приобретения «восточного пространства» (Вайцзеккер), то страшась призрака могущественной России. Характерными для этих колебаний были мысли, которыми Гитлер, для устрашения Румынии и Англии, 19 апреля поделился с ру­мынским министром иностранных дел Г.Гафенку, совершавшим ознакомительную поездку по различным европейским столицам и находившимся по пути в Лондон. После «пугающих прогнозов» в адрес Англии и ее союзников Гитлер внезапно остановился и, задав ритори­ческий вопрос: «К чему эта бесконечная бойня?» — сам на него и отве­тил: «В итоге мы все, победители и побежденные, будем лежать под теми же самыми руинами, а пользу извлечет лишь Москва» [520] . Как не без основания предполагал Дэвид Даллин, к тому моменту в Германии «Гитлер... (был) главным препятствием на пути германо-русского сближения» [521] .

518

В книге «Майн кампф» Гитлер изложил свой основополагаю­щий внешнеполитический принцип: «Союзы заключаются только для борьбы». Относительно союза Германии с Россией у него уже тогда были вполне сложившиеся представления. «Если когда-нибудь германо-русскому союзу и пришлось бы выдержать испытание в ре­альных условиях — а союзов без мысли о войне вообще не бывает, — то это могло бы произойти тогда, когда Германия подверглась бы массированным атакам всей Западной Европы, не будучи в состоя­нии оказать самостоятельно серьезного сопротивления». Однако в одном из аспектов своих прогнозов Гитлер заблуждался: он исходил из того, что союз Германии с Россией приведет «к войне Германии и России против Западной Европы и, вероятно, против всего остально­го мира». Но он был прав, когда предсказывал, что боевой союз Гер­мании с Россией будет иметь «прямо-таки катастрофические» последствия. Он, мол, превратит Германию в самое страшное за всю историю поле битвы и в результате «спасет Россию от уничтожения, принеся Германию в жертву» (Hitler. Mein Kampf, S. 748). Не сде­лал ли Сталин, изучавший «Майн кампф» ревностнее многих не­мецких современников, из этого вывода, что ему следует пойти на союз с Германией, не давая, однако, втянуть себя в войну «против европейского запада... против всего остального мира»?

519

В беседе со Штелином Боденшац также подчеркнул, что поль­ский вопрос в конечном итоге решится таким образом, что у западных держав не будет «ни основания, ни даже желания» к (военному) вмеша­тельству. Он добавил: «Это не обязательно случится через месяц или два. Нужно время для подготовки. Гитлер... не из тех, кто принимает спонтанные решения в припадке ярости» (DDF, 2, XVI, S. 226). В те дни на повестке дня стояло слово «выждать». 3 мая 1939 г. Геббельс писал, что польская печать «скандалит. Но скоро у нее желание ругаться про­падет, нужно лишь подождать и набраться терпения» (Tageb"ucher, I, 3, S.600).

520

Gafencu. Jours, p. 89.

521

Daliin. Russia, p. 22.

Правительственное совещание в Кремле

Мерекалов сообщил Вайцзеккеру, что в ближайшие дни он едет в Москву. Согласно информации Боденшаца, переданной Штелину, полпред отправился в сопровождении своего военного атташе на следу­ющий день после его приема в МИД, то есть 18 апреля. В Берлин он уже не вернулся [522] .

19 апреля в Москву для консультаций выехал и советский полпред в Лондоне Иван Майский [523] . Объяснение Майского причин поездки зву­чит убедительно. «Одновременно с присылкой наших контрпредложе­ний, — писал он, — М.М. Литвинов вызвал меня в Москву для участия в правительственном обсуждении вопроса о тройственном пакте взаимо­помощи и перспективах его заключения. 19 апреля я покинул Лондон». 28 апреля Майский на обратном пути в Лондон остановился в Париже, где проинформировал о результатах правительственного совещания в Москве Якова Сурица, который, несмотря на его непосредственное участие в переговорах относительно заключения пакта, в московских консультациях не участвовал.

522

Payx (Geschichte, S. 370) первым попытался найти объясне­ние. Он писал: «Советское правительство столь же умело, как и ми­нистерство иностранных дел Гитлера, скрывало от внешнего мира проходившие летом германо-советские переговоры. Из осторожности даже временно отозвали из Берлина советского полпреда Мерекало­ва и не позволяли ему вернуться на свой пост в течение всего лета». Мерекалов, однако, вообще не вернулся в Берлин. Непосредственно до заключения пакта в качестве временного поверенного в делах в Берлине оставался Астахов. Затем полпредом назначили Шкварцева.

523

Майский. Воспоминания, с. 467-469. Это произведение, вышед­шее в свет в 1964 г., несет на себе печать сравнительно либерального пе­риода правления Хрущева.

Совещание имело большое значение. Майский в своих воспомина­ниях пишет о «том памятном совещании в Кремле» и подчеркивает присутствие Сталина. Атмосфера, в которой Советское правительство собралось на совещание, нашла отражение в статье журнала министер­ства иностранных дел «Journal de Moscou» от 18 апреля. Касаясь ноты, направленной Рузвельтом Гитлеру и Муссолини (14 апреля), автор статьи комментировал ее словами: «Теперь как никогда ясно, что мир приближается к ужасной катастрофе, которая окажется неизбежной, если своевременно не будут приняты необходимые меры... Естествен­но, что столь серьезные события в равной степени привлекают к себе внимание и СССР и США, которые благодаря своей мощи и географи­ческому положению могут не бояться прямого нападения».

Оставленное Иваном Майским описание этого совещания — как единственное свидетельство — представляет особую ценность. Май­ский писал: «На правительственном совещании в Москве я должен был давать самые подробные сведения и объяснения о настроениях в Анг­лии, о соотношении сил между сторонниками и противниками пакта, о позиции правительства в целом и отдельных его членов в отношении пакта, о перспективах ближайшего политического развития на Бри­танских островах и о многих других вещах, так или иначе связанных с вероятной судьбой советских контрпредложений. Информируя

прави­тельство, я старался быть предельно честным и объективным... и не со­здавать у правительства никаких иллюзий... Я рассказывал правду... и в итоге картина получалась малоутешительная. Тем не менее прави­тельство все-таки решило переговоры продолжить и приложить все возможные для того усилия, чтобы убедить англичан и французов из­менить свою позицию. Ибо как на этом совещании, так и в частных разговорах со знакомыми мне членами правительства я все время чувствовал одно: надо во что бы то ни стало избежать новой мировой войны! Надо возможно скорее договориться с Англией и Францией!»

Таков отчет Майского. Для исторического исследования интересно не только то, что в нем содержится, но также и то, что опущено.

Первый вопрос касается поручения, которое было дано Майскому в конце совещания. Ему следовало на обратном пути остановиться в Па­риже и передать инструкции советскому полпреду во Франции, а затем сразу же по приезде в Лондон воздействовать на английское правитель­ство в соответствии с принятыми в Москве решениями. Принимая во внимание растущую напряженность, чреватую войной ситуацию и пока неизменную позицию западных правительств, можно предположить, что Майскому для его дипломатических усилий, имеющих целью пол­учить согласие Англии на советское предложение от 17 апреля относительно заключения договора, было отведено какое-то определенное время. Если к этому сроку получить согласие английского правительства не удавалось, тогда переходили к планированию в другом направлении. Времени, вероятно, отводилось очень мало, ибо сразу жена следующий день после возвращения в Лондон (29 апреля) Майский по­сетил министра иностранных дел лорда Галифакса, где, «находясь под московскими впечатлениями... долго и страстно доказывал (ему) важ­ность скорейшего заключения тройственного пакта взаимопомощи и настойчиво заверял его в самом искреннем желании Советского правительства сотрудничать Англией и Францией в деле борьбы с агрессией».

Второй же вопрос касается предельного срока, указанного Майско­му в связи с выполнением его дипломатической миссии, а значит, и дан­ного английскому правительству на то, чтобы ответить на советское предложение. Можно допустить, что для Сталина 1 мая, день борьбы международного рабочего класса, был крайним сроком. В этот день с трибуны на Красной площади Сталин мог бы внимательно разгляды­вать послов всех затронутых событиями стран, из их поведения делать для себя выводы, а при необходимости и задавать им вопросы.

Третий вопрос касается присутствия на этом совещании советского полпреда в Берлине и его доклада правительству. Существовали предположения [524] , что в своем докладе Мерекалов дал более положи­тельную, чем Майский, оценку позиции германского правительства. Высказывания статс-секретаря накануне отъезда Мерекалова в Москву привлекли, следовательно, внимание. Дополнительно затребован­ные записи Астахова поступили к Литвинову к концу совещания. Тог­да, 27 апреля, как заметил Майский, в отношениях между Сталиным и Молотовым, с одной стороны, и Литвиновым с другой, уже существова­ла напряженность [525] . В крайне возбужденной атмосфере, в которой Сталин с трудом сохранял видимое спокойствие, а Молотов открыто об­винил Литвинова в политическом головотяпстве, сообщение Астахова о предложении Вайцзеккера должно было произвести большое впечат­ление. Отсутствие антисоветских выпадов в речи Гитлера в рейхстаге на следующий день придало дополнительную убедительность посла­нию Вайцзеккера Советскому правительству. Кроме того, Мерекалов, видимо, привез в Москву информацию о плане «Вайс». Таким образом, срок германо-польского столкновения приближался, и Советское пра­вительство оказалось перед настоятельной необходимостью принять решение. Не случайно в дни совещания в Кремле по Москве распрост­ранились слухи, что германское правительство обратилось к Советско­му правительству с предложением заключить пакт о ненападении при условии, что СССР будет сохранять нейтралитет и не станет помогать стране — объекту германского нападения [526] .

524

Watt Initiation, p. 164; Weber. Entstehungsgeschichte, S. 116.

525

3.C. Шейнис. Максим Максимович Литвинов: революционер, дипломат, человек. М., 1989, с. 362.

526

Dallin. Policy, p. 26 (со ссылкой на «Нью-Йорк тайме» от 6 мая 1939 г.). Послание Кэрка Хэллу от 4 мая 1939 г., в котором говорится о возникших «недавно» слухах (FRUS, DP, SU, No. 218, p. 758-759). 17 апреля немецкой прессе запретили затрагивать дачную тему (BA, ZSg 102/15, S. 362.

Самое позднее с этого момента Сталин осознал, что правительство Гитлера серьезно отнеслось к позиции Советского правительства и го­тово учитывать его интересы. Теперь наряду с главными советскими усилиями по созданию коллективного фронта сдерживания появилась реальная «германская альтернатива». Неизвестно только, какое место в ряду приоритетов Сталина она заняла к тому моменту. По всем при­знакам Сталин оценил ее довольно низко. Он не разрешил вернуться в Берлин аккредитованному там полпреду, чем парализовал дальнейшее развитие контактов Вайцзеккера с Мерекаловым, а полпредам в Лон­доне и Париже дал указание добиваться согласия соответствующих правительств. Наличие «германской альтернативы» — пусть даже в са­мом конце перечня приоритетов — стало к тому моменту уже опреде­ленным фактором в размышлениях этого государственного деятеля.

Литвинов позднее писал, что его (последовавшее через несколько дней после окончания совещания) отстранение и замещение Молото­вым явилось результатом обсуждений международного положения в рамках многочисленных конференций [527] . Самой важной из них, как видно, и было «памятное правительственное совещание в Кремле», оп­ределившее дальнейшее внешнеполитическое планирование. Тогда же, вероятно, установили сроки Майскому (и Сурицу), в течение кото­рых им предстояло добиться одобрения концепции Литвинова запад­ными правительствами. В случае неудачи отставка Литвинова должна была послужить западным правительствам недвусмысленным сигна­лом. По всем признакам, Литвинов подобную возможность давно пред­видел и при неблагополучном исходе готовился подать в отставку [528] . За отсутствием доказательств остается открытым вопрос о том, усилила ли существовавшая «германская альтернатива» необходимую для столь демонстративного акта решимость Сталина.

527

Henry L. Poberts. Maxim Litvinov. — In – .Gordon A. Craig, Felix Gilbert The Diplomats, 1919-1939, p. 344-377; Weber. Entstehung, S. 116.

528

Как вспоминал позднее Наум Гольдман, на последней встрече в Женеве весной 1939 г. Литвинов сказал, что если Гольдман «однажды прочтет в газетах о том, что он ушел с поста министра иностранных дел, то это будет означать сближение между фашистской Германией и Со­ветским Союзом и близкую войну» (Nahum Goldman. Mein Leben als deutscherJude. M"unchen/Wien, 1980, S. 315). Биограф Литвинова обна­ружил среди его бумаг заявление об отставке, которое, однако, подано не было (Шейнис. Максим Максимович Литвинов..., с. 361). Он под­черкивал, что положение наркома иностранных дел стало невыноси­мым из-за позиции западных правительств и влияния данного обстоятельства на Советское правительство. По словам Шейниса, в указе о смещении Литвинова говорилось о том, что он якобы занял «ошибочную позицию, в особенности в оценке политики Англии и Франции» (с. 365).