Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938-1939

Фляйшхауэр Ингеборг

Утром во вторник (30 мая) по просьбе Вайцзеккера на Вильгельмштрассе пришел Астахов. Он был готов к какому-то конкретному шагу в направлении сближения. Тремя днями ранее Астахов в подробном от­чете проинформировал Молотова относительно наиболее часто обсуж­давшихся в то время проблем [709] . Последнее место после вопросов, касавшихся секретных соглашений к «стальному пакту», перспектив германо-польского конфликта, сроков начала войны или же междуна­родно-политического кризиса, занимал вопрос о возможности улучше­ния советско-германских отношений. Правдоподобность высказанных суждений Астахов оценивал довольно низко. Точных сведений было мало, да и те нередко оказывались чистыми выдумками или «прямой дезориентацией, на которую немцы такие мастера». В то время как, по общему мнению, нападение на Польшу планировалось осуществить в начале сентября, а саму Польшу больше, чем война, пугала возмож­ность каких-либо английских компромиссных маневров, «мюнхенское разрешение вопроса», множились слухи о германо-советском сближе­нии. «Немцы не скупятся на фабрикацию слухов самого сенсационного характера», в том числе и о поездке чехословацкого генерала Яна Сыровы в Москву, которые повергают в «трепет ряд легковерных диплома­тов». «Я не знаю, — писал Астахов, — делал ли какие-нибудь авансы Шуленбург в Москве, но здесь единственным заслуживающим внима­ния фактором остается изменение тона германской прессы». Она, дес­кать, возлагая главную вину за «окружение» Германии на Англию, в последнее время демонстрирует

«респект» в отношении советской тер­ритории и подает акцию советской дипломатии по аландскому вопросу как защиту района Балтийского моря от английских интриг. Подводя итог, Астахов подчеркнул, что «эта тактика заигрывания прессы сама по себе ни к чему немцев не обязывает, переменить же ее они могут в любой момент, и она не может служить доказательством серьезного из­менения их политики в отношении нас, если они не подкрепят ее какими-либо более конкретными демаршами. Сделают ли они это?» В заключение Астахов высказал предположение, что «ухудшающаяся международная обстановка и толкает (немцев) в эту сторону».

709

Письмо Астахова Молотову от 27 мая 1939 г. («Год кризиса», т. 1, с. 514-517.

Неожиданное приглашение на троицын день к статс-секретарю подтвердило это предположение. Если оставить в стороне уже стан­дартный для немецких переговоров о сближении предлог советских экономических интересов в Праге, то, судя по записям Вайцзеккера, беседа по содержанию мало чем отличалась от первоначально запла­нированной пространной инструкции для посла. Другой была форма. То, что намечалось подать как твердое решение имперского прави­тельства, теперь излагалось «неофициально» и «в непринужденной манере». Причем, если верить записи Вайцзеккера для Риббентро­па [710] , не было недостатка и в многозначительных речевых тонально­стях. Важным прежде всего явилось то обстоятельство, что при зондировании во многих местах искусного монолога опытный дипло­мат впервые ссылался на «фюрера», которому, мол, вопрос о допу­щении советского торгового представительства в Праге (этом мнимом предлоге для встречи) был специально доложен Риббентропом. Запись Астахова подтверждает ссылку на Гитлера [711] . Из нее видно, что на во­просы Астахова относительно торгового представительства в Праге Вайцзеккер ответил, что данная проблема интересует немецкую сто­рону «не сама по себе, а как повод к дальнейшим разговорам». Вайц­зеккер якобы настойчиво, но безрезультатно расспрашивал о подоплеке высказываний Молотова в разговоре с Шуленбургом. После этого, по словам Астахова, Вайцзеккер отложил карандаш и блокнот и «подчеркнул, что теперь беседа переходит на неофициальные рель­сы». Затем он, используя множество витиеватых оборотов и постоянно ссылаясь на «свое личное мнение», в форме, которая привела Астахова в замешательство, изложил определенные представления о будущих германо-советских отношениях. Центральным пунктом высказыва­ний Вайцзеккера были слова о том, что в немецкой политической «лавке» (в записях Астахов употребил русское слово «лавка» и под­черкнул, что это выражение раньше уже применил Гитлер) большой выбор товаров для советских потребителей, — от непримиримой вражды до нормализации взаимных связей и их подлинного улучше­ния. Выбирать придется Советскому Союзу. Таким путем один из вы­сокопоставленных представителей германского правительства впервые совершенно ясно указал на то, что Германия согласна с Рос­сией на любую сделку. Советская сторона оценила высказывания Вай­цзеккера как официальные германские «авансы» [712] , и вновь реагировала сдержанно. Поверенный в делах не позволил завлечь себя на путь более подробных пояснений. На наводящую реплику Вайцзек­кера о том, что Молотов, дескать, дал послу Шуленбургу «не очень обнадеживающий ответ», Астахов, по словам Вайцзеккера, заметил, что, по его мнению, Молотов говорил с понятным в свете всего пред­шествовавшего «недоверием, однако не имел намерения... воспрепят­ствовать продолжению немецко-русского диалога». (Согласно записи Астахова, он всего лишь заметил, что у него нет оснований полагать, что Молотов безоговорочно высказался против приезда Шнурре и воз­обновления торговых переговоров.) На другие, также ставшие уже привычными указания статс-секретаря на изменившиеся отношения в Германии — ив прессе и в официальных речах — к Советскому Со­юзу Астахов, как и прежде, ответил, что их можно «толковать по-разному». (Мнимые германские притязания на Украину Вайцзеккер назвал, согласно записи Астахова, польской выдумкой и заметил, что «у Бека прискорбно слабая память».) На замечание о том, что герман­ское правительство не является «ни бездушным... ни навязчивым» и не хотело бы в связи с иными внешнеполитическими альтернативами Советского правительства заслужить упрек в желании воздвигнуть «непроницаемую стену молчания», Астахов ответил, «что идеологи­ческую стену между Москвой и Берлином» соорудило гитлеровское правительство. Национал-социалисты, якобы сказал Астахов, перед заключением в 1934 г. «договора с Польшей... отклонили русское предложение о союзе и до последнего времени не относились с пони­манием к русской концепции, согласно которой внешняя и внутренняя политика не должны служить друг другу помехой. Он считает, что его правительство неукоснительно придерживалось и по-прежнему при­держивается этой позиции» [713] .

710

Совершенно секретная запись статс-секретаря от 30 мая 1939 г. (ADAP, D, VI, Nr.451, S.502-505). В противоположность этому схожая по содержанию подробная телеграмма Вайцзеккера посольству в Моск­ве, направленная в тот же день, была более сдержанной и деловой. Она начиналась словами: «Вопреки запланированной до сих пор тактике мы решили наладить с Советским Союзом определенные контакты» (ADAP, D, VI, Nr.452, S.506).

711

«Год кризиса», т. 1, с. 518-522; Сиполс. За несколько месяцев..., с. 130.

712

Майский. Кто помогал Гитлеру?, с. 187; Майский. Воспомина­ния; GSA, S.423; Андросов. Накануне..., с. 141; Sipols. Vorgeschichte, S.296.

713

В записи Астахова говорилось: «Мы никогда не считали, что идео­логические расхождения должны непременно влечь порчу государст­венных отношений, и допускали возможность сохранения на прежнем уровне наших отношений с Германией и после установления тепереш­него режима. Имели же мы в течение десяти с лишним лет хорошие от­ношения с фашистской Италией. Мы всегда были готовы к улучшению отношений... В послемюнхенский период германское правительство пошло на ухудшение отношений с нами... Затем наступили осложне­ния (отношений Германии) с Англией и Францией, и эта тактика пере­менилась».

В конце беседы Вайцзеккеру удалось заручиться обещанием Аста­хова проинформировать во всех подробностях об этом разговоре прави­тельство и сообщить о том, «правильно ли он истолковал заявление Молотова как не содержавшее отказа». На последний вопрос советская сторона так и не ответила [714] . «Как показывают документы, данная по­пытка с предложением не имела заметного эффекта» [715] .

Позднее

статс-секретарь оценил беседу как «удовлетворитель­ную» [716] . Советскую реакцию он назвал «еще чрезвычайно настороженной» [717] и полагал, что этим разговором способствовал сохранению «неопределенного положения». Вайцзеккер был убежден, что можно положиться «на их (русских. — И.Ф.) полуазиатские темпы перегово­ров» [718] (на данный момент ему, по всей вероятности, указал посол Шу­ленбург), и поэтому рассчитывал, что летом 1939 г. еще не дойдет до заключения официального соглашения между Гитлером и сталинской Россией.

714

Согласно Майскому («Кто помогал Гитлеру?», с. 173), «это был новый германский аванс по адресу СССР, но Астахов реагировал на не­го очень осторожно... Еще важнее было то, что Москва никак не реаги­ровала на новый акт германской дипломатической оффензивы».

715

Со/т. Munich, II, р.231.

716

Weizs"acker. Errinnerungen, S.231.

717

Weizs"acker-Papiere, S.154; Weizs"acker. Errinnerungen, S.233.

718

Там же, S.233.

Посол Шуленбург проявил «огромный интерес» [719] к беседе Вайцзек­кера с Астаховым, которая соответствовала его ожиданиям. Он проин­формировал итальянского коллегу о новой попытке «нормализации» отношений и открыто выразил «свое сомнение в успехе такой полити­ки». Шуленбург не мог себе представить, чтобы советская сторона отка­залась от требования надежной, гарантированной «политической базы» для дальнейших переговоров [720] . В письме Вайцзеккеру он указал на все еще существующее советское недоверие: «Русские полны недове­рия к нам, но и к демократическим государствам они не питают доверия». Затем Шуленбург косвенно осудил безответственную берлинскую «игру с Россией». «Вызвать здесь недоверие, — писал он, — легко, а устранить его трудно».

719

Шуленбург-Вайцзеккеру 5 июня 1939 г. (ADAP, D, VI, Nr. 478, S.534-536).

720

Россо в адрес Чиано 31 мая 1939 г. (DDI, 8, XII, п, 73, р.61).

Посла буквально ошеломили негативные выводы, сделанные в Бер­лине из его беседы с Молотовым. И при повторном просмотре своего со­общения, подчеркнул Шуленбург, он «не обнаружил ничего, что могло бы побудить к подобному восприятию». Читая документ, Риббентроп сначала это место пометил двумя вопросительными знаками, но потом приписал: «Исполнено». Подтверждая свою первоначальную интерп­ретацию, посол писал, что, напротив, Молотов прямо-таки призвал Берлин «к политическим переговорам». У него (то есть Шуленбурга) сложилось впечатление, «что ни одна дверь не закрыта и путь к даль­нейшим переговорам свободен».

31 мая, вдень контактов Вайцзеккера в Берлине, нарком иностран­ных дел Молотов произнес в Москве перед депутатами Верховного Совета СССР свою первую внешнеполитическую речь, которой с вниманием ожидали во всем мире [721] . Он повторил существующую в Советском правительстве пессимистическую оценку международного положения и заявил: «За последнее время в международной обстановке произошли серьезные изменения. Эти изменения, сточки зрения миро­любивых держав, значительно ухудшили международное положение».

721

«Третья сессия Верховного Совета СССР, 25-31 мая 1939 г. Стенографический отчет», М., 1939, с. 467-476. В конце своего теле­графного сообщения о беседе с Молотовым 20 мая 1939 г. Шуленбург обратил внимание Вильгельмштрассе на это выступление, которое, «вероятно... поможет разобраться в советской внешней политике».

Три пятых речи было посвящено позиции западных держав на пере­говорах, пятая часть — контактам с «агрессивными государствами», и прежде всего пограничному конфликту с Японией, а остаток — отно­шениям с другими странами.

Политике самолюбования и хвастовства агрессивных государств Молотов противопоставлял «политику непротивления агрессии», ко­торую проводили западные страны. Позиция Советского Союза, по словам Молотова, отличалась от позиции той и другой сторон. Она, как каждому понятно, «ни в коем случае не может быть заподозрена в каком-либо сочувствии агрессорам. Она чужда также всякому зама­зыванию действительно ухудшившегося международного положе­ния».

Нарком иностранных дел далее обрисовал изменения в междуна­родной обстановке после Мюнхенского соглашения. Говоря об англо­-французских уступках, военной экспансии агрессивных государств, он указал на «наступательный характер» союза Германии и Италии. Под­черкнув «стремление неагрессивных европейских держав привлечь СССР к сотрудничеству в деле противодействия агрессии», Молотов за­явил, что определенные силы все еще заинтересованы в том, чтобы на­править агрессию по «приемлемому» направлению, то есть против СССР. Он напомнил о предостережении Сталина относительно про­исков поджигателей войны и заявил о необходимости соблюдать бди­тельность и осторожность.

После этого Молотов дал подробные сведения о состоянии англо-франко-советских переговоров. Поскольку, заметил он, в англо-фран­цузских предложениях содержится принцип взаимопомощи, то это, конечно, «шаг вперед», хотя и обставленный такими оговорками — вплоть до оговорок, касающихся некоторых пунктов устава Лиги На­ций, — что он может оказаться фиктивным шагом вперед. Что же каса­ется вопроса о гарантии стран Центральной и Восточной Европы, продолжал Молотов, то здесь упомянутые предложения «не делают ни­какого прогресса», ибо «они ничего не говорят о своей помощи тем трем странам на северо-западной границе СССР, которые могут оказаться не в силах отстоять свой нейтралитет в случае нападения агрессоров». Далее он заявил, что Советский Союз не может брать на себя обяза­тельства в отношении указанных стран (гарантами которых являются западные страны), не получив гарантии в отношении трех стран. «Так обстоит дело относительно переговоров с Англией и Францией», — по­дытожил он.

«Ведя переговоры с Англией и Францией, — сказал затем Моло­тов, — мы вовсе не считаем необходимым отказываться от деловых свя­зей с такими странами, как Германия и Италия. Еще в начале прошлого года по инициативе германского правительства начались переговоры о торговом соглашении и новых кредитах. Тогда со стороны Германии нам было сделано предложение о предоставлении нового кредита в 200 миллионов марок. Поскольку об условиях этого нового экономического соглашения мы тогда не договорились, то вопрос снят. В конце 1938 г. германское правительство вновь поставило вопрос об экономических переговорах... При этом с германской стороны была выражена готов­ность пойти на ряд уступок. В начале 1939 г. Наркомвнешторг был уве­домлен о том, что для этих переговоров в Москву выезжает специальный представитель г. Шнурре. Но затем вместо г. Шнурре эти переговоры были поручены германскому послу в Москве г. Шуленбургу, которые были прерваны ввиду разногласий. Судя по некоторым признакам, не исключено, что переговоры могут возобновиться». С Италией, заявил Молотов, недавно было подписано выгодное для обеих стран торговое соглашение на 1939 год.