Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938-1939

Фляйшхауэр Ингеборг

Объемистую инструкцию доложили Гитлеру 26 мая. Ее чересчур откровенный характер сразу же воскресил прежние колебания. Его ох­ватило сомнение, «созрело» ли время для столь определенного предло­жения Советскому правительству.

Видя колебания Гитлера, Риббентроп стал искать поддержки у со­юзников. В тот же день он пригласил в Зонненбург японского посла и во время беседы с ним несколько раз взволнованно говорил по телефону с итальянским послом в Берлине. Центральной темой обоих разговоров была «озабоченность Риббентропа по поводу прогресса в переговорах относительно англо-франко-русского союза» [693] . Министр иностранных дел стремился склонить союзников к тому, чтобы «не смотреть, сложа руки, на действия врагов «оси», а на всякую акцию отвечать акцией, на давление — давлением. «Почему, — убеждал Риббентроп, — Совет­ская Россия прислушивается к Англии и Франции? Да потому что боит­ся Германии и Японии. В таком случае нужно дать России понять, что у нее не будет причины опасаться той или другой стороны... (если она) не станет связывать себя с Англией и Францией». Сначала Риббентроп предложил совместную японо-германскую акцию в Москве. Однако ввиду японо-советской войны на востоке это предложение показалось столь необычным, что было сразу же отклонено. Осима заявил, что лю­бые авансы подобного рода из-за глубокого недоверия русских дали бы в Москве обратный эффект, а в Токио исчезли бы симпатии к «оси», в том числе и среди военных, а следовательно, предпосылки для заключения тройственного пакта.

693

Аттолико в адрес Чиано, 27 мая 1939 г. (DDI, 8, XII, п. 48, р.32-34; Toscano. Italia, р.36).

Итальянский посол поддержал японские доводы и подчеркнул, что «любые авансы, всякая навязчивость с нашей стороны» лишь побудят Кремль к тому, чтобы подороже предложить свой товар в Лондоне или Париже. Аттолико рекомендовал Риббентропу вместо этого, используя ситуацию, оказать давление не на Россию, а на Японию и растолковать Токио, что взаимопонимание с «осью» должно быть достигнуто «теперь или никогда». Оба разговора ни к чему конкретному не привели. Риб­бентроп обещал Аттолико в вопросе сближения с Россией — «при сохранении за собой права на изменение решения» — подчиниться желаниям союзников и пока оставить этот вопрос; он обещал далее срочно повлиять на Японию. У Аттолико сложилось впечатление, «что Риббентроп, по крайней мере какое-то время, решил не настаивать на прямом сближении с Россией» [694] . Однако сделанная Риббентропом «оговорка» заставила его задуматься.

694

Аттолико в адрес Чиано, 27 мая 1939 г. (DDI, 8, XII, п. 53, р.44).

Отрицательное отношение обоих союзников, видимо, усилило ко­лебания Гитлера. Вопреки ожиданиям [695] он тогда же не одобрил инст­рукцию. Насколько известно Гаусу, «инструкцию не отправили... так как Гитлер нашел ее чересчур прямолинейной» [696] . Вайцзеккер в тот же вечер 26 мая телеграфировал послу, что, несмотря на имевшиеся дру­гие соображения, остается в силе прежнее «распоряжение об абсолют­ной сдержанности» [697] . При этом он сослался на обмен мнениями с японским и итальянским послами, но не указал на безусловно решаю­щее мнение Гитлера. На следующее утро он приобщил первую инст­рукцию послу с пометкой «отложить» к делу [698] .

695

Braubach. Weg, S. 17

696

Заявление под присягой Ф.Гауса (S.294).

697

Телеграмма Вайцзеккера Шуленбургу от 26 мая 1939 г. (ADAP, D, VI, S.493).

698

ADAP, D, VI, Nr. 441, S.490-493.

Но уже 27 мая новые известия о прогрессе на англо-франко-русских переговорах заставили Риббентропа «изменить решение». В этот день британский посол в Москве сэр Вильям Сидс и французский поверен­ный в делах Жан Пайяр вручили наркому иностранных дел Молотову новые предложения по пакту, впервые в форме совместного проекта, который при всей обусловленности (например, увязывание со ст. 16 ус­тава Лиги Наций) по крайней мере демонстрировал определенную го­товность согласиться на обсуждение трехстороннего пакта о взаимной помощи в случае прямой агрессии [699] .

699

DBFP,3,V, p.679; «СССР в борьбе за мир...», № 311 и др., с. 417; Beloff. Policy, p.249; Namier. Prelude, p. 179; Strang. Home, p. 167; «Фальсификаторы истории», с. 45; «История дипломатии», т. 3,с. 681; GSA, S.406-407; Sipols. Vorgeschichte, S.259.

В воскресенье, 28 мая, Риббентроп попытался сориентироваться в новой обстановке. Утром в понедельник, 29 мая, он вновь связался по телефону с Аттолико [700] . Теперь он искал согласия Италии на «прямое посредничество» в Москве в интересах Германии. Ему представлялось, что министр иностранных дел Чиано мог бы уполномочить итальянско­го посла в Москве встретиться с Потемкиным под предлогом общей просьбы относительно информации о ходе переговоров с Англией и как бы между прочим дать понять, что было бы жаль, если бы Россия окон­чательно связала себя с Англией л тот момент, когда в Берлине стали заметны несомненные признаки благоприятного развития ситуации. Поскольку Аттолико не проявил готовности согласиться на подобное предложение, «Риббентроп, — по словам Аттолико, — настоял на том, чтобы я отправился к нему для окончательного обсуждения вопроса, однако без консультации с Римом».

700

Аттолико с явной иронией сообщил Чиано 29 мая 1939 г., что Риб­бентроп, по всей видимости, очень быстро «передумал», ибо утром по тому же вопросу снова его очень долго держал у телефона (DDI, 8, XII, п. 53, р.44).

Риббентроп не забыл пригласить приехать в Зонненбург также и своих помощников в вопросе сближения с Россией — Вайцзеккера, Гауса и Шнурре. Он надеялся, что их доводы помогут добиться итальян­ского участия в осуществлении конкретных контактов с Москвой. В отказе Японии он не сомневался. По этой причине Риббентроп с данно­го момента перестал ставить в известность японскую сторону о процес­се сближения. «От наших друзей, — писал Вайцзеккер уже после начала войны, вспоминая допущенные в то бурное лето ошибки, — мы уже не принимали никаких советов. Теплые отношения Риббентропа с Осимой становились все холоднее по мере того, как мы заигрывали с русскими... Мы пересели на русскую лошадку и сумели... быстро отда­лить себя от японцев» [701] .

701

Weizs"acker-Papiere, S. 177.

Встреча в понедельник на Троицу в Зонненбурге стала исходным пунктом нового немецкого контакта [702] . Обсуждение 29 мая плана дей­ствий проходило под знаком «дальнейшего продвижения» (Вайцзек­кер, Шнурре) в сторону Советского Союза. Возможность положительной реакции СССР на немецкую попытку достичь полити­ческого взаимопонимания оценивалась пессимистически (Шнурре). Итальянский посол не был склонен взять на себя отведенную ему роль и, если судить по его отчетам, демонстративно принимал позу нейт­рального советчика. На его вопрос о результатах контактов Шулен­бурга с Молотовым Риббентроп, Вайцзеккер и Гауе в один голос ответили, что «после внимательного изучения» они сочли ответ Мо­лотова «довольно загадочным» и полагают, что Молотов «просто от­говорился, когда заявил, что для возобновления переговоров «отсутствует необходимая политическая база», — впечатление, по­жалуй, верное, хотя перспектива и искажена. Здесь Аттолико обратил внимание на то, что ответ можно было интерпретировать и в обратном смысле, то есть как «приглашение Германии представить предложения политического характера». Такую возможность Риббентроп и Вайцзеккер «категорически отрицали». Аттолико заметил, что он не видит, каким образом происходящие под давлением существующих политических условий и поставленных целей, а потому неизбежно ог­раниченные, прямые или косвенные немецкие контакты за короткое время могли бы

дать лучшие результаты. Подобное рассуждение (не­смотря на непонимание того, что время торопит) означало, по сути, поощрение немецкой стороны продолжать в том же направлении. По­этому к концу условились, что Вайцзеккер на следующий день попы­тается переговорить с советским поверенным в делах в Берлине. Предлогом должен был послужить нерешенный вопрос о дальнейшем пребывании советского торгового представительства в Праге. Заве­рив в готовности германского правительства охотно пойти навстречу, Вайцзеккер заявил бы далее, что оно, однако, не понимает, как по­добное урегулирование согласовывалось бы с фактическим отказом Молотова возобновить экономические переговоры, переданным послу Шуленбургу... После этого Вайцзеккеру следовало намекнуть на предшествовавшие беседы с представителями Советского правитель­ства относительно «нормализации» отношений и подчеркнуть, что с немецкой стороны, особенно после ухода Литвинова, нет никаких не­преодолимых препятствий, но что Германия, прежде чем принять ре­шение, должна знать действительные намерения России... Таковыми были, по словам Аттолико, «инструкции Риббентропа».

702

Немецкой записи беседы не существует. Возможно, Риббентроп опасался нарушить требование строжайшей секретности («также по отношению к Италии и Японии»), выдвинутое Гитлером в выступле­нии перед военными 23 мая 1939 г. С этим, вероятно, связаны и неодно­кратные просьбы Риббентропа к Аттолико не сообщать об этом в Италию и не делать намеков по посольскому телефону, который якобы прослушивался главным управлением имперской безопасности. Во всяком случае, позднее Вайцзеккер утверждал (Errinnerungen, S.231), что Риббентроп организовал в троицын день беседу с ним и «некоторы­ми другими... по указанию Гитлера», однако Вайцзеккер не упомянул присутствие итальянского посла, которого не ценил.

Наряду с сообщением Аттолико в адрес Чиано от 29 мая 1939 г. (DDI, 8, XII, п. 53) сегодня существуют лишь воспоминания д-ра К. Шнурре (в виде неоднократных бесед с автором). По словам Шнурре, присутствовали все «ведущие чиновники министерства иностранных дел», вместе с Вайцзеккером и Гаусом также «помощник статс-секрета­ря Вёрман и представители его штаба» (ADAP, D, VI, S.500-501).

Они, писал позднее Вайцзеккер [703] , предусматривали что-то боль­шее, чем простой «зондаж у советского поверенного в делах в Берлине». С одной стороны, советскому представителю на встрече в первый раз ясно дали понять, что она санкционирована самим Гитлером [704] . С дру­гой стороны, по форме и содержанию она была спланирована таким об­разом, чтобы с помощью обольщения, угрозы и предостережения заставить Советское правительство высказаться. Это, в частности, явс­твует из двух записок, составленных, вероятно, в тот же день в Зонненбурге, в которых определялся образ действий Вайцзеккера на встрече, запланированной на следующий день. Одна из этих записок [705] принад­лежит, по-видимому, перу Гауса, другую же, должно быть, составил сам Вайцзеккер [706] как памятку. Пометки на полях, сделанные рукой Вайцзеккера, содержат инструкции относительно поведения на от­дельных этапах беседы. Так, например, указав на то, что, по мнению немцев, «агрессивное продвижение идеи мировой революции не явля­ется больше составной частью нынешней советской внешней политики», ему затем следовало предложить, чтобы обе стороны «не вмешивались во внутреннюю политику друг друга»; рассуждая о воз­можностях «постепенной нормализации германо-советских отноше­ний», он должен был упомянуть «Украину», то есть напомнить об отказе Гитлера от Закарпатской Украины в качестве доказательства его миролюбия. Потом Вайцзеккеру нужно было «ледяным» тоном, уг­рожая, вставить, что, дескать, «Советскому правительству самому су­дить, сохранилось ли при нынешнем состоянии англо-советских переговоров еще и пространство для разговоров с Германией».

703

Weizs"acker. Errinnerungen, S.231.

704

Как стало известно Кордту (Wahn,S. 159 f), «поверенному в делах Советского Союза в Берлине... намекнули, что в этом вопросе заинте­ресован лично Гитлер. Косвенно ему дали понять, что, несмотря на все идеологические противоречия, нормализация германо-советских от­ношений находится в рамках возможного». Однако, как заключил Кордт из отрицательных результатов контакта, «советские представи­тели в Берлине... не получили, по всей видимости, никаких инструк­ций».

705

Рукой Вайцзеккера написано: «Я предлагаю...». Им же указан гриф «секретно» и сделана пометка на полях: «В дело о переговорах с русским поверенным в делах. Вайцзеккер. 30. V.» (ADAP, D, VI, Nr. 449, S.501).

706

«Мы стояли перед фактом...» (там же, Nr. 450, S.502).

Эти маргиналии появились в соответствии с пожеланиями или под прямым влиянием Гитлера. Ибо 18 июля 1939 г. Вайцзеккер записал в дневнике: «Игра последних дней — отношение к России и Японии. Рос­сия сегодня еще очень слаба, но высоко котируется на международной бирже. Мы делаем авансы. Сам я 14 дней назад, согласно личному ука­занию фюрера, сказал поверенному в делах, что они, если пожелают, могут стать нашими друзьями или врагами. Однако русские все еще пи­тают сильное недоверие» [707] .

707

Weizs"acker-Papiere, S.154.

После войны Вайцзеккер подчеркивал, что переговоры он «вел охотно», ибо «на протяжении всего национал-социалистского периода не мог понять, почему мы сами давали повод нашим многочисленным противникам строить свою политику, исходя из непоколебимой уве­ренности в германской вражде по отношению к России. Поэтому на­дежда в нашем теперешнем столь затруднительном положении исправить эту ошибку казалась заманчивой». При этом он полностью осознавал двусмысленность подобной формы сближения. С одной сто­роны, он, разделяя аргументы германского посольства в Москве, видел в попытке «уменьшения напряженности с Россией... действенную внешнюю политику», которая полностью отказывалась от внутриполи­тических доктрин и могла способствовать сохранению мира. Быстрого сближения, выходящего за рамки «нормальных немецко-русских отно­шений», он не ожидал и не считал желательным. В основе его интереса к России лежало, как он считал позднее, чисто (оборонительное) намере­ние — предотвратить направленный против Германии тройственный союз. С другой же стороны, он знал, что замыслы Гитлера были совер­шенно иными. «Когда после всей брани Гитлер старался протянуть Сталину руку», в виду имелся «наступательный план». «С прочным германо-советским договором в кармане он мог... вполне показать, что теперь путь на Варшаву свободен, что Польша стала его собственно­стью. Таким образом, при складе ума Гитлера... опасность для мира возникала в тот момент, когда он отказывался от вражды с Россией». С точки зрения Вайцзеккера, проблему создавала не нормализация отно­шений, а фактическое далеко идущее сближение. «С началом сближе­ния, — писал он. — Гитлер уже не смог бы обращать жадные взоры к советской территории. С другой стороны, Гитлер не мог удовлетворить свои аппетиты за счет польской территории до тех пор, пока у него не было полной уверенности относительно позиции Москвы». По мнению статс-секретаря, «для мира... было бы лучше неопределенное положе­ние, при котором Москва не пришла бы к окончательному соглашению ни с западными странами, ни с Гитлером. Такое неопределенное поло­жение помогло бы пережить лето и выиграть время. Зимой же даже Гит­лер не смог бы начать войну. А там было бы видно» [708] .

708

Weizs"acker. Errinnerungen, S.231.