Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938-1939

Фляйшхауэр Ингеборг

Это было верное описание процесса с немецкими предложениями по экономическим переговорам. Заинтересованные партнеры и с той и с другой сторон задавались вопросом, почему Молотов так откровенно говорил о каждой из них. Бывший посол США в Москве Дэвис усмотрел в речи Молотова своего рода «ультиматум» западным державам, а в упоминании немецких экономических предложений — «довольно зло­вещий намек»; Шуленбург же в письме к Вайцзеккеру высказал мысль, что Молотов «немедленно использовал в тактическом плане наше пред­ложение о возобновлении экономических переговоров» [722] и этим ока­зал давление на западные страны.

722

Шуленбург - Вайцзеккеру, 5июня 1939г. (ADAP, D, VI, Nr.478, S.535).

В действительности же, как свидетельствовали американские, анг­лийские и итальянские сообщения, Советское правительство, должно быть, отдавало себе отчет в том, что заинтересованные страны осведом­лены о ходе экономических переговоров с Германией и склонны их пе­реоценивать . Возможно также, что Советское правительство, стремясь всеми силами обрести международное доверие и признание в качестве великой державы и желая предупредить всякие кривотолки, посчитало целесообразным открыто выложить карты на стол. Таким путем оно правдиво признавало, что немецкая сторона неоднократно, хотя и не­решительно, обращалась к нему с предложениями. Предостережение содержалось скорее в состоянии самих дел, чем в позиции Советского правительства. Ведь оно по-прежнему выступало за заключение соглашения с западными странами, разумеется, осознавая свое растущее значение. В конце речи Молотов заявил, что «СССР уже не тот, каким он был всего 5 —10 лет тому назад, что силы СССР окрепли. Внешняя политика Советского Союза должна отражать наличие изменений в международной обстановке и возросшую роль СССР, как мощного фактора мира...

Между тем в едином фронте миролюбивых государств, действительно противостоящих агрессии, Советскому Союзу не может не принадлежать место в первых рядах».

Слушавшее речь послы обеих стран «оси», Шуленбург и Россо, ко­торые присутствовали на сессии (послов западных держав в зале не бы­ло ), сделали из сказанного вывод, «что Советский Союз, невзирая на сильное недоверие, и впредь готов заключить договор с Англией и Францией, но при условии, что все его требования будут приняты» [723] .

В Берлине речь Молотова вызвала смущенное молчание. Пометки Риббентропа на полях донесений германского посольства в Москве по­казывают, что он уже не считал советское движение навстречу на пред­ложенной немецкой стороной основе возможным [724] . Папский посол в Берлине узнал из достоверного источника, что, хотя от надежды на со­глашение с Россией вовсе не отказались, расчеты на него в политиче­ском и военном планировании во многом отошли на второй план. Распространилось мнение, что Германии следует сперва защитить себя . на востоке с помощью фортификаций. В самом деле, как сообщал Орсениго в Рим, на польской границе завершены гигантские военные подго­товительные работы. Это позволяло заключить, что германское правительство готовилось к любым случайностям. Как доверительно сообщил нунцию влиятельный источник, 1 июня 1939 г. министр про­паганды внезапно отменил существовавший запрет на упоминание русского большевизма, «из чего журналисты сделали вывод, что с этого момента сближение между Германией и Россией следует считать мало­вероятным» [725] .

723

Шуленбург в министерство иностранных дел, 1 июня 1939 г. (ADAP, D, VI, Nr.463, S.520).

724

Зеленым (положенным лишь министру) карандашом он подчер­кнул слова Шуленбурга о том, что, отвечая послу на вопрос о соображе­ниях Молотова, Потемкин заявил, что, «к сожалению, не может ничего добавить к высказываниям г-на Молотова, говорившего от имени Со­ветского правительства» (ADAP, D, VI, Nr.478, S.535, Anm.8).

725

Орсениго в адрес статс-секретаря Маглионе 3 июня 1939 г. (SS, I, п. 55, р. 167). 25 и 26 мая немецкой прессе было дано указание «вновь острее полемизировать против России», отказавшись от предписанной ранее сдержанности. 6 июня прессу опять призвали к примирительно­му курсу, особенно к пониманию требований СССР, касающихся При­балтики и трехсторонних переговоров. 19 июня ей запретили любые выпады против СССР (BA, ZSg 101 /34, S.269; 102/16, S.94,97; 102/17, S.136, 181, 187, 193).

Пятый немецкий контакт: Хильгер — Микоян

После встреч Вайцзеккера с Астаховым в бюро статс-секретаря часами обсуждались возможные результаты. Все были согласны, что они не привели к решающему прорыву. Начались поиски новых путей к сближению. Выбор пал на родившихся в России немцев, близких сотрудников Шуленбурга — Кёстринга и Хильгера, — которые в совер­шенстве владели русским языком, хорошо знали образ мышления рус­ских, были знакомы с советскими политическими деятелями и пользовались значительным доверием Советского правительства. Кёс­тринга «вызвали в Берлин для консультаций, желая выяснить, нельзя ли через него в тактичной форме попытаться приблизиться к маршалу Ворошилову» [726] . Наряду с этим статс-секретарь еще вечером 30 мая (в 23 часа 10 мин.) дал германскому посольству в Москве телеграфное распоряжение, в котором говорилось, что после нынешней встречи «здесь нет возражений, если Хильгер, по собственной инициативе и не ссылаясь на поручение, встретится с Микояном» [727] . Задача зондирова­ния Хильгера должна была состоять в том, чтобы ввиду слабой надежды на возможность скорого начала политических переговоров по крайней мере содействовать экономическим переговорам. С этой целью он дол­жен был «сам организовать подобную беседу» без всякой ссылки на какое-то указание. При этом ему нужно было в первую очередь «рас­сеять... сомнения в серьезности наших тогдашних и нынешних намере­ний». В случае, если оказались бы затронуты политические вопросы, Хильгеру следовало отсылать к статс-секретарю, а о возможной совет­ской «готовности... немедленно» уведомить Берлин. В подключении Густава Хильгера к этой игре содержался и определенный момент ци­низма. Этот кристально честный, в высшей степени образованный сын московского фабриканта, женатый на не менее просвещенной москов­ской француженке, который вел аскетически скромную, связанную в основном с духовными интересами жизнь, в течение длительного вре­мени использовался в московском посольстве в качестве рядового со­трудника. Часто меняющийся состав профессиональных дипломатов не мог обойтись без его исключительных знаний и связей. Хильгер не только являлся связующим звеном между посольством и русско-советской духовной и политической элитой. Не в последнюю очередь благо­даря тонкому пониманию языка его в советском обществе во многом принимали как своего. Даже его подчиненный последующего периода (1939 — 1941 гг.) Герхард Кегель, работавший в хозяйственном отделе московского посольства (член «Красной капеллы» и информатор совет­ских органов), характеризуя Хильгера, утверждал, что он подкупал во всех отношениях своей умеренностью и знаниями. Враждебность к Советскому государству, по словам Кегеля, у него проявлялась слабо. А советский дипломат в Берлине Валентин Бережков, который позднее (в ноябре 1940 г.) совместно с Хильгером принимал участие в качестве переводчика в переговорах Риббентропа и Гитлера с Молотовым, оха­рактеризовал Хильгера как «культурного русского». «Он, — говорил Бережков, — прожил много лет в Советском Союзе, владел русским не хуже, чем родным языком, и даже внешне выглядел как русский. Когда он по воскресеньям в русской рубашке и соломенной шляпе, на носу пенсне, где-нибудь на Клязьме близ Москвы удил рыбу, то его прини­мали за типичного русского интеллигента, так пластично описанного Антоном Чеховым» [728] . Кроме того, Хильгер, с самого зарождения Со­ветского государства лично знавший его высших руководителей, имел именно с Микояном особенно хорошие отношения. Познакомились они в 1926 г., когда Микоян — в тридцать один год самый молодой нарком и кандидат в члены Политбюро — часто бывал в резиденции посла графа Брокдорф-Ранцау. После стольких лет знакомства Хильгер встретился теперь с ним как с наркомом и членом Политбюро. Для Хильгера Микоян был «интеллигентным, в экономических вопросах очень опытным» и «одним из приятнейших партнеров... с которыми мне приходилось иметь дело в Советском Союзе». Однако события предше­ствующего периода чисток ограничили даже инициативу и готовность армянина Микояна взять на себя ответственность. Без согласия Стали­на и Политбюро он не мог принять никаких решений. И Хильгер счел «примечательным, что он меня никогда не принимал без свидете­лей» [729] . Горький опыт чисток сделал осторожным не только Микояна. Знакомство с национал-социалистской Германией заставило и Хильге­ра быть бдительным. После доклада Гитлеру он провел две недели (11 — 26 мая 1939 г.) на Вильгельмштрассе, где вместе со Шнурре разрабатывал германские экономические предложения для СССР. Там он, с одной стороны, вероятно, составил себе представление о характере германских контактов, а с другой стороны, наблюдая в Берхтесгадене и Берлине торжествующий шовинизм национал-социалистского руко­водства, понял настоятельную необходимость крепко связать Герма­нию на востоке.

726

Аттолико в адрес Чиано, 8 июня 1939 г. (Toscano. Italia,р.45). Как писал Кёстринг (Teske. K"ostring, S.135), Шуленбург, Хильгер и он сам после своего возвращения с поездки на Амур должны были «по ука­занию Риббентропа приехать в Берлин». В действительности лишь Кёс­тринг ехал по требованию министра, у Шуленбурга было только его согласие, а Хильгер отправился в Берлин против воли, по крайней мере статс-секретаря.

727

Статс-секретарь в посольство в Москве 30 мая 1939 г. (ADAP, D, VI, Nr.453, S.507).

728

Gerchard Kegel. In den St"urmen unseres Jahrhunderts. Berlin (Ost.), 1984, S.145.

729

Hilger. Wir, S.271 f.

Беседа Хильгера с Микояном состоялась в четверг, 2 июня. В этот день Советское правительство после тщательных консультаций и в от­вет на предложение западных держав от 27 мая представило готовый проект соглашения [730] , который по содержанию соответствовал речи Молотова, произнесенной 31 мая, и вручило его послу

Сидсу и поверен­ному в делах Пайяру [731] . Проект выглядел, «с советской точки зрения, логичным» [732] : он предусматривал, что Франция, Англия и СССР обя­зуются оказывать друг другу немедленную всестороннюю эффектив­ную помощь, если одно из этих государств будет втянуто в военные действия в результате агрессии и против любого из трех государств или против таких стран, как Бельгия, Греция, Турция, Румыния и Польша, а также Латвия, Эстония и Финляндия.

730

«СССР в борьбе за мир...», № 315, с. 432-433; Beloff. Policy, р.251; Namier. Prelude, р.182, GSA, S.407; Sipols. Vorgeschichte, S.260.

731

Его содержание было подробно изложено в «Правде» 7 июня 1939 г. См. также сообщение Шуленбурга министерству иностранных дел от 7 июня 1939 г. (ADAP, D, VI, Nr. 486, S.545 f). Шуленбург пере­дал в Берлин отдельные пункты в виде «советских минимальных усло­вий» и подчеркнул, что «Советский Союз особое значение придает гарантиям Эстонии, Латвии и Финляндии».

732

Gafencu. Jours, р.218.

Проект соглашения Советского правительства, содержавший га­рантии на случай германской агрессии против Прибалтийских госу­дарств или же против СССР через Прибалтику, ставил правительства Англии и Франции перед трудной проблемой. Прибалтийские страны отвергали непрошеные гарантии подобного рода и доказывали в Лондо­не, что косвенное вовлечение в направленную против Германии систе­му пактов не соответствует их интересам. 7 июня представитель Эстонии (К.Сельтер) и Латвии (В.Мунтерс) подписали в Берлине пак­ты о ненападении с выгодными для Германии обязательствами, касав­шимися нейтралитета и взаимных консультаций [733] . Так, по словам Черчилля, Гитлер «с легкостью вторгся в последние оборонительные линии направленной против него запоздалой нерешительной коали­ции» [734] .

733

Reichsgesetzblatt, Teil 2, Jahrgang 1939, Berlin, 1939, Nr.32, S.945-948; Domarus. Hitler, II, §.1212; ADAP,D, VI, Nr, 485, S.544; Hillgruber. Aussenpolitik, S.24; Myllyniemi. Krise, S.48. Согласно информационному сообщению № 55 с пресс-конференции, состоявшейся 8 июня 1939 года, наряду с опубликованным договором о ненападении с Эстонией и Литвой «существовала еще и секретная статья, которая обя­зывает оба государства по договоренности с Германией и в соответствии с ее советами осуществить по отношению к Советской России все воен­ные меры безопасности. Оба государства признают, что для них угроза нападения исходит только от Советского Союза и что реальная полити­ка нейтралитета требует от них создания надежной обороны против этой угрозы. Там, где для этого не хватает собственных средств, им по­может Германия... Короче говоря, оба государства понимают собствен­ный нейтралитет в смысле дружелюбного отношения к Германии. Поскольку отношения с Литвой развиваются по тому же пути, стало возможным не только не допустить, чтобы зона Балтийского моря пре­вратилась в плацдарм наступления стремящихся к окружению держав, но и сделать так, чтобы в случае конфликта страны этой зоны смогли противодействовать попыткам окружения до прибытия немецкой по­мощи» (BA, ZSg 101, S.287).

734

Churchill. War, I, p.340.

Под впечатлением очевидного немецкого влияния в районе При­балтики английское правительство посчитало необходимым не допу­стить, чтобы советский проект договора потерпел фиаско из-за вопроса о Прибалтийских странах. Оно решило направить молодого сотрудника Форин оффиса Уильяма Стрэнга с особым поручением в Москву, чтобы здесь постепенно прояснить спорные вопросы. Стрэнг прибыл в Москву 9 июня. Его полномочия были так же ограничены, как и способность ве­сти переговоры, так что с этого момента вязкая, с проволочками, в ре­шающих вопросах скованная манера ведения переговоров английской стороной еще более усугубила существовавшее советское недоверие.

На таком фоне произошло зондирование Хильгера в Наркомате внешней торговли СССР. Он вовсе не случайно в своих мемуарах обо­шел молчанием эту важную официальную встречу с Микояном. Ему было неприятно вспоминать данное поручение. При этом, если судить по записям об этой беседе [735] , Хильгер вел себя, несмотря на совсем иные инструкции, с исключительной прямолинейностью на той грани правдивости, которая подобала ему самому и его партнеру. Согласно немецким отчетам, Хильгер заявил Микояну, что у германской сторо­ны сложилось впечатление, «что Советское правительство сомневает­ся в серьезности» германских намерений. Поэтому, дескать, он и прибыл, «чтобы рассеять возможные недоразумения». Поработав в Берлине он, якобы со всей определенностью может сказать, что герман­ские экспортные возможности теперь улучшились.

735

«Запись» Хильгера от 2 июня 1939 г., которую Шнурре у помя­нул в своей записке от 7 июня 1939 г. (ADAP, D, VI, Nr. 491,S.551),b политическом архиве министерства иностранных дел найти не удалось. Однако существует сообщение Шуленбурга, датированное этим днем (ADAP, D, VI, Nr. 465, S.521-525), и сообщение Россо от 4 июня 1939 г. относительно этой беседы с Шуленбургом (DDI, 8, XII, Nr 107, S.88-90; Toscano. Italia, р.44.). См. также: Андросов. Накануне..., с. 142.Запись Микояна о беседе с Хильгером в: «Год кризиса», т. 2, с. 6-8.

Как указывается в записи Микояна, Хильгер говорил долго, сбив­чиво и будто бы «очень откровенно» об «истинном положении» в Берли­не. Там-де наконец советские пожелания изучаются в положительном смысле, хотя советские условия не так-то легко выполнить. Ожидают лишь сигнала из Москвы.

Микоян сказал Хильгеру, что нерешительный и резко меняющийся стиль ведения переговоров германской стороной «поставил его в очень неловкое положение» перед правительством, вследствие чего он «поте­рял охоту и желание разговаривать по этому вопросу» (Хильгер). В соответствии с собственными записями Микоян подчеркнул, что разговоры, которые ведутся уже два года, не принесли успеха и приня­ли «форму политической игры». Он спросил Хильгера, уверен ли он в положительном исходе переговоров о кредитах. Тот «сперва не дает от­вета на поставленный вопрос, а говорит, что он и г-н Шуленбург совер­шенно не хотели ставить г-на Микояна в такое положение... Что касается заданного вопроса, то получается так, что вопросы г-на Мико­яна оказываются всегда очень трудными. Он (г-н Хильгер) не может быть уверенным в положительном исходе переговоров о кредитах, так как это зависит не только от него, но и от других, но он надеется и имеет все основания надеяться на положительный исход. Далее г-н Хильгер еще раз подчеркивает, что они теперь ожидают ответа от нас».

Давая, согласно советским записям, понять, что теперь место пред­почтительного торгового партнера, принадлежавшее Германии, могли бы занять Англия и Америка, Микоян, по немецким сообщениям, как бы между прочим спросил, какой германская сторона представляет себе процедуру переговоров. Он пообещал Хильгеру подумать о его инициа­тиве и воздержался от какого-либо окончательного ответа.

Германское посольство оценило результаты этой беседы — на ос­новании сообщения, которое Россо направил Чиано 4 июня — «скорее благоприятными, поскольку Микоян не отклонил предложения о воз­обновлении переговоров по экономическому соглашению и поскольку дверь для дальнейшего обмена мнениями остается открытой». Россо нашел вопрос Микояна о том, может ли Хильгер гарантировать поло­жительный исход возможных новых переговоров, «знаменательным». Дескать, по всей видимости, задавая этот вопрос, он «просто старался удостовериться, что немецкая инициатива к возобновлению перегово­ров не является обычным политическим маневром, что Берлин дей­ствительно хотел бы и намерен заключить торговый договор» [736] .

736

DDI, 8, XII, п. 107, р.84. Чиано дал указание часть этого отчета под заголовком «Нормализация германо-советских отношений (торг­овое соглашение)» разослать 6 июня 1939 г. посольствам в Берлине, Париже, Лондоне и Варшаве; в ней говорилось: «Посольство Германии сообщило мне в конфиденциальном порядке о том, что торговый пред­ставитель в Москве встретился с Микояном, который не отверг предло­жения о возобновлении торговых отношений. Нарком внешней торговли, как и Молотов, показал, что его интересует «политическая база», однако по всем признакам готов начать переговоры. Посольство Германии считает этот первый результат весьма обнадеживающим» (телеграмма № 10921 от 6.6.1939, 17.30. — In:MdAE Serie: Affari politici, Russia, п. 35(1939.3), Rapporti politici Russia-Germania).

Посол Аттолико ответил из Берлина 8 июня 1939 г., что здесь возобнов­ление экономических переговоров в самом деле считают возможным. Сам Аттолико полагал, что «в перспективе что-нибудь и выйдет», но он совершенно исключал, что это окажет какое-то влияние на ведущиеся переговоры Франции, Англии и России. Он не считал также вероят­ным, что заключенные накануне Германией пакты о ненападении с Латвией и Эстонией смогут эффективно, как надеялись немцы, поме­шать этим переговорам. (Аттолико в адрес Чиано, 8 июня 1939 г. — Цит. по: Toscano. Italia,р.45).