Память льда
Шрифт:
— Слова — надежное прикрытие для чего угодно. Довольно слов! — Он поглядел на очнувшегося Рат’Фэнера и шепотом добавил: — Я пока что еще в строю.
По телу Рат’Фэнера пробежали судороги. Из горла вырвался душераздирающий вопль. Он молотил в воздухе культями, будто отбиваясь от чьих-то невидимых рук. На коже проступили темные узоры татуировки, но не те, что принадлежали Фэнеру, ибо Вепрь Лета не востребовал отрубленные кисти жреца-предателя. Письмена были чужие. Кто-то из богов подтверждал свое право на душу Рат’Фэнера, и каждое слово впивалось, вплавлялось ему в кожу. Потом тело изменника покрылось волдырями.
Вся площадь сотрясалась от невыносимых криков Рат’Фэнера. Его плоть сгорала на внутреннем огне. Казалось, бывший жрец вот-вот умрет. Однако жизнь не оставляла его.
Итковиан убрал меч в ножны.
Паран был первым, кто догадался о его намерении. Малазанец схватил несокрушимого щита за руку:
— Заклинаю вас, не делайте этого!
— Капитан Норула! — позвал Итковиан.
Мертвенно-бледная женщина взялась за рукоятку меча.
— Капитан Паран, — звонким, натянутым голосом произнесла она, — извольте не мешать нам!
— Даже вас ужасает затеваемое несокрушимым щитом.
— Я выполняю приказы своего командира. Уберите руку, или мне придется вас убить.
Малазанец оторопел, но Итковиану было сейчас не до Парана. Рат’Фэнер понес достаточное наказание, и теперь следовало прекратить его страдания.
Паран разжал пальцы.
Итковиан склонился над корчащимся телом отступника, в котором было невозможно узнать прежнего напыщенного жреца.
— Рат’Фэнер, выслушай меня… Да, это я. Ты согласен принять мои объятия?
Вопреки зависти и злости, наполнявшим душу истерзанного жреца, вопреки всему тому, что привело его к предательству не только смертного меча Брухалиана, но и самого Фэнера, в сердце этого человека еще теплилась искра сожаления. Сожаления и понимания. Тело жреца дернулось в сторону, конечности затряслись, словно он пытался выползти из тени Итковиана.
Несокрушимый щит наклонился и поднял перепачканного гноем жреца.
«Я понял твой жест. Ты не жаждешь искупления, но я помогу тебе, Рат’Фэнер. Я приму твою боль в себя. Не сопротивляйся оказываемой тебе милости. Я освобожу твою душу, и она найдет успокоение…»
Парану и всем остальным казалось, что несокрушимый щит замер, держа в руках Рат’Фэнера. Окровавленный жрец сделал последнюю отчаянную попытку вырваться, но затем смирился и затих.
А перед мысленным взором Итковиана разворачивалась вся жизнь этого человека. Он видел чистого сердцем юного послушника, стремившегося к вере и благочестию, но вместо этого получавшего циничные уроки борьбы за мирскую власть. Будущий Рат’Фэнер воспитывался в змеином гнезде, наблюдая вечное соперничество мелких и тщеславных умов, гонявшихся за призрачными благами. Невольничья крепость с ее унылыми холодными залами и коридорами выхолостила душу молодого жреца. Место утраченной веры заполнили страх и зависть. И конечно же, больше всего Рат’Фэнер боялся за собственную жизнь. Инстинкт самосохранения превратил все лучшее, что еще оставалось в нем, в товар, который можно предложить покупателю по сходной цене.
Но Рат’Фэнер торговал не только собой. Падая все ниже и ниже, он постепенно начал торговать жизнями других людей. Вступление в сговор с тайными посланцами Паннионского Домина было неизбежным и закономерным. Этот человек уже не имел сил остановиться. Знал ли он, что его не пощадят
«Я видел все ступени твоего предательства, Рат’Фэнер, и понимаю, что двигало тобою. Однако злодеяния нельзя оставлять безнаказанными. Я свершил правосудие, заставив тебя испытать боль, которую ты причинял другим.
После исполнения закона Тайного ордена Фэнер должен был принять твои отсеченные кисти, дабы надзирать за отступником до конца его дней и запечатлеть на твоей коже слова, которые предназначены только для тебя. После твоей смерти наш бог должен был даровать тебе прощение грехов… Но Фэнер покинул свои владения. А у тех сил, что стремятся подчинить твою душу… иные желания. Не бойся, я не позволю им завладеть твоей душой».
Рат’Фэнер вновь пронзительно закричал. А в мозгу несокрушимого щита отчетливо послышался крик его души: «Итковиан! Не смей вмешиваться! Прошу тебя, оставь меня. Я никогда не покушался на твою душу. Не тронь же и ты мою, Итковиан».
Однако несокрушимый щит лишь крепче сжал Рат’Фэнера в своих духовных объятиях, ломая последние преграды.
«Нельзя оставлять ничью душу отягченной горем. Даже твою».
Когда последнее препятствие исчезло, Итковиана едва не сбило с ног невидимым ураганом. На него обрушилась лавина боли и страхов, долгие годы терзавших Рат’Фэнера. Несокрушимый щит раскрылся навстречу боли, оглушаемый ее многоголосием.
Когда утихает битва, на поле сражения остаются не только трупы погибших. Остается еще и боль. Она проникает в землю, заполняет все трещины в камнях; она разносится по воздуху, сплетая сети памяти. Память без умолку поет свои поминальные песни. Иногда они бывают беззвучными. Однако клятва, принесенная Итковианом, отвергала дар тишины и молчания. Он слышал скорбную песнь, заполнившую все его существо. Несокрушимый щит добавил к ней свой голос, прозвучавший наперекор: «Они не получили твоей души, Рат’Фэнер. Ты не потерян, и я возвещаю об этом».
Внезапно среди хаоса и боли пришло обоюдное узнавание: Итковиан ощутил чужое присутствие. То была некая громадная сила. Не злобная, нет… просто совершенно иной природы. Итковиан уловил ее изумление и страдание. Это она приняла две отсеченные кисти, чтобы сотворить из них… нечто прекрасное. Но никакая человеческая плоть не выдержала бы подобной красоты.
«Слышишь, Рат’Фэнер? Даже боги плачут. Что ж, я готов взять на себя и боль богов тоже».
Незримый свидетель поспешил было прочь, но, как оказалось, слишком поздно: Итковиан заключил в свои духовные объятия и его тоже. Душа несокрушимого щита вдруг начала таять и распадаться на куски.
Лица богов были холодными, словно маски, но под масками ощущалось тепло. Смертным боги всегда казались непостижимыми. Однако на самом деле все обстоит как раз наоборот: это смертные непостижимы. А боги — они всего лишь платили смертным.
«Мы — та дыба, на которой они распяты».
Потом удивительное ощущение пропало. Неизвестный бог удалился, оставив Итковиану отблески горестей далекого мира. Мира, у которого хватает своих собственных мучений и жестокостей; мира, чья история запутана и далеко не безоблачна… Потом угасли и отблески.