Память льда
Шрифт:
Мужчина рассмеялся вновь.
— Провидец сделал это место моей тюрьмой. Я знаю, что так оно и есть. А ты — всего лишь приманка безумия, один из чужих голосов, звучащих в моей голове. Тебе со мной не справиться. Знай ты мою настоящую мать, тогда обман, быть может, и удался бы. Однако тебе не под силу проникнуть в мой разум и украсть оттуда эти знания. Здесь есть бог… и он, оскалив пасть, оберегает свои тайны. И даже твоя дорогая мамочка, Провидец, которая цепко держит меня в своих объятиях, не решается спорить с ним. Да он мог бы давным-давно встать против тебя у врат этого магического Пути. Он бы запросто изгнал тебя оттуда, яггут. Всех вас. Но он был
— Я не понимаю, о чем ты говоришь, — ответила Мхиби дрожащим от отчаяния голосом.
Выходит, она забрела совсем не туда. Вместо спасения здесь ее ожидала темница чужого безумия.
— Я пришла сюда за смертью.
— Ты не найдешь ее тут. Его костлявые руки не дадут тебе смерти.
— Я спасаюсь бегством от своей дочери.
— Бегство — это ложь, иллюзия. Даже здешняя Матерь это понимает. Она знает, что я — не ее ребенок, однако ничего не может с собой поделать. Ее до сих пор одолевают воспоминания о тех временах, когда у нее были дети. Одни любили ее, тогда как другие предали и обрекли на вечные муки.
Она никогда не пыталась сбежать отсюда. А когда вдруг почувствовала, что свободна, то ужаснулась. Ее привычный мир превратился в прах. Оказалось, что ее дети давно мертвы и погребены в курганах. Ничего удивительного: без матери они быстро зачахли и погибли. И тогда она обратила взор к тебе, Провидец. Она сделала тебя своим приемным сыном. Она в полной мере показала тебе твою силу, надеясь, что ты поможешь восстановить ее мир. Она воскресила своих мертвых детей и велела им заново отстроить город. Но все оказалось ложью. Именно обман и свел ее с ума. Вот тогда-то ты и завладел ею. Приемный сын вновь сделал свою мать узницей. Как видишь, с пути собственной жизни сбежать нельзя. Пока ты еще не готов воспринять эту истину, Провидец. Но время непременно придет.
— Моя дочь тоже сделала меня узницей, — прошептала Мхиби. — Неужели это проклятие всех матерей?
— Это проклятие любви.
Слабый вой разнесся в темном воздухе.
— Слышишь? — спросил у рхиви невидимый собеседник. — Это моя возлюбленная подруга. Я давно искал ее. Очень давно. И вот она наконец-то возвращается. — (Мхиби показалось, что последние слова произнес уже не человек.) — А теперь я ей отвечу.
Его вой буквально вытолкнул женщину сперва из пещеры, а затем и из леса, где росли черные ели. Она обнаружила, что вновь находится среди бесплодной северной равнины.
Мхиби закричала.
И волки ответили ей. Торжествующе.
Они вновь нашли свою жертву.
Чья-то рука коснулась ее лица.
— О боги, у меня просто мороз по коже.
Голос был знакомым, однако Мхиби не могла вспомнить, кому он принадлежит.
— Есть вещи, которые превосходят наше понимание, Мурильо, — сказал другой мужчина. — Взгляни-ка на ее щеку. Видишь?
— Наверное, поцарапала себя во сне.
— Друг мой, да ей и руки не поднять. И потом, у нее под ногтями нет крови. Эти раны нанес ей кто-то другой.
— О чем ты говоришь? Я же все время был здесь, рядом с ней. Ни на шаг не отлучался. Даже безумная рхиви с гребнем сегодня не приходила. Когда я в последний раз заглядывал в повозку, на щеке у Мхиби не было этих царапин.
— Потому я и говорю: здесь кроется какая-то тайна.
— Знаешь, Колл, не нравится мне все это. Ну как ночные кошмары могут выплескиваться в реальный мир? Что бы ни преследовало бедняжку во сне, разве это способно покалечить
— И тем не менее доказательства перед тобой.
— Я уже боюсь доверять своим глазам. Колл, так дальше продолжаться не может.
— Согласен, Мурильо. Как только доберемся до Капастана, то при первой же возможности…
— Да уж, ни минуты лишней не задержимся. А теперь хватит слов. Разворачивай повозку. Нужно найти пару волов — и в путь. Чем раньше мы окажемся в городе, тем лучше.
Глава двадцатая
Это очень древняя легенда — сказка о двух богах, явившихся в мир задолго до появления людей. Боги-звери, разлученные друг с другом и обреченные веками напролет бродить в бесплодных поисках.
История эта была рассказана без всякой нравоучительной цели. Там нет согревающей душу морали, ибо смысл ее, любезные читатели, заключается лишь в тоске по несбыточному.
И кто бы мог подумать, что повествование сие все же обретет логический финал?
Центральная часть громадного дворца — самое его сердце — скрывалась внутри скалы. Морские волны, рождавшиеся к востоку от бухты, яростно бились о подножие утеса, и поверхность его не успевала просыхать от брызг. Берега Коралловой бухты густо усеивали обломки кораблей и лодок. Восточная граница залива была отчетливо видна даже в пасмурную погоду: там его воды резко сменялись чернильной глубиной океана. Городская гавань представляла собой узкую извилистую расселину в подветренной стороне утеса, этакий бездонный подводный каньон, который практически рассекал город надвое. Гавань не имела внутренней акватории, где могли бы швартоваться корабли, которым не хватило места у причалов. В этом порту не было ни доков, ни пристаней. На крутых каменных уступах высекли длинные узкие пирсы, к которым вели деревянные мостки. Но даже когда корабль подходил к причалу, он не мог бросить якорь или закрепить канаты. Никакой якорной цепи не хватило бы, чтобы достичь дна, а причальные кольца, ориентированные на верхнюю кромку прилива, располагались так высоко, что и не дотянуться.
Однако этим диковинные особенности Коралловой бухты не исчерпывались. Над нею, на высоте, вдвое большей, чем мачты крупных торговых кораблей, была натянута хитроумная паутина толстых канатов, которая покрывала все пространство над гаванью, а внизу, на канатном основании, теснились лачуги якорщиков. «Люди-кошки» — так называли их в Коралле. То было почти отдельное племя портовых рабочих, виртуозно овладевших одним-единственным ремеслом — забрасывать якоря наверх и закреплять тросы на почти отвесных скалах по обе стороны гавани. Передавая свои навыки по наследству, они превратили это ремесло в настоящее искусство.
Отсюда, с широкого дворцового парапета, обращенного к морю, лачуги «людей-кошек», построенные из обломков потерпевших кораблекрушение судов, с крышами, крытыми шкурами и парусиной, казались просто камешками и сором, какой обычно оседает по берегам залива. С такого расстояния даже толстые канаты выглядели тоненькими ниточками. Однако сейчас поселение якорщиков не обнаруживало никаких признаков жизни. Между лачугами не сновали фигурки людей, из кривых труб не поднималось ни одной струйки дыма. Обладай Ток-младший орлиным зрением, он бы и сам разглядел просоленные мумии, валявшиеся среди канатов. А так ему приходилось верить на слово стражу Домина, что стоял рядом с узником и неторопливо рассказывал.