Память льда
Шрифт:
— Спасибо тебе, храбрый господин, — сказал Колл. — Жив ли мой спутник?
Только сейчас он заметил, что доспехи незнакомца, скроенные на манер джидратских, сильно помяты и порваны.
— Он жив, — ответил воин, поворачиваясь к Коллу. — Корбалу Брошу для его… дел мертвецы не годятся. А сейчас вы оба пойдете со мной.
— Когда ты сказал, что охотишься, черный маг решил, будто ты выслеживал его. Но он ошибался. Тогда что привело тебя сюда?
— Они оба слишком высокого мнения о себе, — промолвил воин.
Это было не слишком понятно, но Колл не стал
— Прости, если вдруг покажусь тебе грубым, но могу ли я узнать, что именно ты, вернее, твой господин собирается с нами делать? Вообще-то, у нас на попечении больная старуха.
— Вы оба попадаете под защиту моего господина. Идемте, в храме Худа для вас уже приготовлено все необходимое.
— Я в этом не совсем уверен. Мхиби требуется помощь.
— Запомни, Колл из Даруджистана: ты не в состоянии дать Мхиби то, в чем она нуждается.
— А Худ, стало быть, в состоянии?
— Пока что нужно поддерживать жизнь в ее теле. Мхиби следует кормить и поить, за ней надо ухаживать. Эта обязанность лежит на вас двоих.
— Но ты не ответил на мой вопрос.
— Идем со мной. Здесь недалеко.
— А если я откажусь? — тихо спросил Колл, протягивая руку к мечу.
Рыцарь Смерти удивленно вскинул голову:
— Скажи мне, Колл из Даруджистана, спишь ли ты?
— Что за странный вопрос? Конечно.
— Должно быть, и я когда-то спал. Но теперь разучился. Даже не могу вспомнить, на что это похоже.
— В таком случае… я очень тебе сочувствую.
— Видишь, как получается? Я не могу спать, а та женщина, что лежит в повозке, не может проснуться. Я уверен: мы с нею нужны друг другу.
— В каком смысле?
— Пока и сам не знаю. Идем же. Это совсем недалеко.
Колл медленно опустил меч в ножны. Советник не мог объяснить себе, почему так поступает: ни на один свой вопрос он не получил вразумительного ответа, да и от мысли о покровительстве Худа его бросало в холодный пот. Тем не менее даруджиец кивнул и сказал:
— Хорошо. Но сперва надо поднять Мурильо и перенести его в повозку.
— Да, конечно, — согласился Рыцарь Смерти. — Я сам должен был это сделать, но в тот момент мечи словно приросли к моим рукам… Корбал Брош заглянул в меня. Его слова меня… встревожили. Я подозреваю, что умер. Скажи мне, Колл из Даруджистана: я действительно мертв?
— Не могу утверждать с уверенностью, но мне… так кажется, — осторожно ответил Колл.
— Как говорится, «мертвые не спят».
Колл тоже слышал эту пословицу, происходившую из храма самого Худа. Знал он также и ее мрачное окончание.
— «А живые — не живут», — кивнул советник. — Правда, мне это кажется какой-то бессмыслицей, — добавил он.
— В этом есть смысл, — возразил воин. — Теперь я знаю, что утратил то, о чем не ведал, пока им обладал.
Колл задумался над его словами и тяжело вздохнул:
— Для меня это слишком сложно, но спорить не стану… У тебя есть имя?
— Наверное, есть, однако я его позабыл.
Колл склонился
— Мне не хочется называть тебя Рыцарем Смерти. Это не имя, а титул… Наверное, ты был джидратом? И капанцем по происхождению… впрочем, судя по бронзовому оттенку твоей кожи…
— Нет, Колл из Даруджистана, я не был ни джидратом, ни капанцем. Я вообще не с этого континента и не знаю, зачем и каким образом сюда попал. Но это произошло совсем недавно. Такова воля моего господина. А из прошлого я помню только одну-единственную картину.
Колл осторожно уложил Мурильо на повозку.
— И что же именно?
— Когда-то я стоял внутри огня.
— Тяжкое воспоминание, — вздохнул даруджиец.
— Было очень больно, но я не сдавался. Я продолжал сражаться… или мне так казалось. Помню только, что я поклялся защищать жизнь ребенка. Я не знаю, куда потом делся тот ребенок. Наверное… я потерпел поражение.
— Ладно, тебе все-таки необходимо имя.
— Возможно, ты сумеешь придумать его со временем, Колл из Даруджистана.
— Обещаю.
— Или, быть может, однажды память полностью возвратится ко мне, а вместе с ней — и мое имя.
«Если у Худа есть хоть капля милосердия, пусть этот день никогда не наступит. На самом деле это великое благо, дружище, что ты лишен памяти. Подозреваю, что жизнь твоя была отнюдь не легкой. Как и твоя смерть. Наверное, Худ все же обладает милосердием, ибо он услал тебя далеко от знакомых мест. Ведь если не обращать внимания на черты твоего лица и странный цвет кожи, все говорит о том, что прежде ты был малазанцем».
Итковиан переправлялся на последнем плоту. К тому времени уже наступила ночь, и над головой сверкала россыпь ярких звезд. Вместе с Итковианом плыли Каменная, Ворчун и несколько десятков его полосатых сподвижников, а также около сотни рхиви (преимущественно стариков и старух). Вместе с рхиви путешествовали и их собаки. Поначалу псы лаяли и скулили, но затем успокоились и улеглись на шершавые доски пола, с интересом разглядывая темную воду. Почуяв землю, собаки поспешно вскочили и с громким лаем спрыгнули с плота, шлепая по воде среди прибрежных камышей, чему Итковиан немало обрадовался. Он подошел к своей лошади и взял поводья, дожидаясь, пока опустят сходни. Ворчун и Каменная вяло переругивались, словно муж и жена, уже давно живущие вместе и успевшие друг другу порядком надоесть. «Серого меча» ничуть не занимала их перепалка, равно как и суета стариков-рхиви, готовых вслед за собаками прыгнуть в черную воду и месить ногами вязкий ил.
Воздух над низкими холмами пах дымом многочисленных лагерных костров. Здешние земли почти не отличались от земель на северном берегу реки. Однако переправа через Серп ознаменовала собой новый этап похода: армия вступила в пределы Паннионского Домина. Самих паннионцев здесь давно уже не было. О них напоминали лишь следы лихорадочного отступления оставшихся войск септарха Кульпата.
Ворчун встал рядом с Итковианом:
— Сдается мне, мы так и прошагаем до самого Коралла, не встретив ни одного паннионца.