Память льда

Эриксон Стивен

— Отравляет, отупляет, оглупляет. Да-да, я все это слышал от тебя бессчетное число раз. Меня уже тошнит от твоих слов!

— Тебя вообще от всего тошнит, — сонно моргая, заметил ему Гумбль. — Несокрушимый щит, я вовсе не критик, а только скромный наблюдатель, который, когда ему предоставляется такая возможность, высказывается от имени бессловесной толпы, или, употребляя любимое слово нашего творца, — от имени быдла. Эти несчастные не только лишены способности к самовыражению, но даже не могут связно изложить свое мнение, а потому обладают угнетающе дурным вкусом. Я мог бы привести несколько примеров, но,

дабы поберечь ваши уши, не стану этого делать. Таким образом, мой скромный дар состоит в том, чтобы высказываться о непреходящей ценности творений нашего гениального живописца, что дает ему силы продолжать свой вдохновенный труд. Увы, так устроен каждый художник.

— Ах ты, скользкая тварь! — не то осуждающе, не то одобрительно произнес Ормулоган. — На, держи свою муху! Ты честно ее заработал.

Живописец запустил перемазанные красками пальцы в сумку, что висела у него на поясе, достал оттуда жирную оленью муху и бросил ее жабе. Муха еще сучила лапками, однако крылья у нее были оборваны. Гумбль проворно скакнул вперед и слизнул угощение розовым языком.

— Так вот, как я уже говорил, — продолжил он, но Итковиан перебил диковинное животное:

— Позвольте мне задать вопрос господину художнику.

— Только покороче, а то я растеряю ценные мысли.

— Слушаюсь… Господин Ормулоган, вы говорили, что каждая кампания непременно должна остаться запечатленной на полотнах. Так повелось еще со времен покойного императора Келланведа. Но разве нынешней императрице нужны картины о подвигах армии Дуджека, которую она объявила вне закона? Зачем ей наглядная память о человеке, ставшем отступником и врагом Малазанской империи? Но в таком случае для кого же вы пишете свои картины?

— Отображение истории должно быть правдивым. Нельзя выпячивать одно и замалчивать другое. Только лживые правители подгоняют историю под себя… А потом, что мне оставалось делать? Возвращаться на родину? Далеко и хлопотно. Осесть в Даруджистане и малевать слащавые картинки, зарабатывая на пропитание? Знаете, я уже как-то свыкся с армией Дуджека. Уж лучше походная жизнь, чем прозябание в так называемом городе Крепь, где существуют так называемое сообщество творцов и их так называемые покровители. Жаль, вы не видели мазню этих так называемых художников, озабоченных поисками так называемых «новых средств отображения действительности»!

— Уж лучше честно скажи, что там ты подвергся насмешкам и местные живописцы тебя возненавидели, — добавил Гумбль.

— Как ловко ты переворачиваешь все с ног на голову! Вообще-то, это у меня их пачкотня вызвала ненависть. И конечно же, я высмеял их жалкие потуги. Неужели ты видел в Крепи хоть что-то, достойное называться искусством? Признавайся!

— Ну, была там одна мозаика…

— Что?

— К счастью для меня, ее создатель давно умер и я смог безбоязненно сказать несколько похвальных слов в его адрес.

— Ты позволил себе назвать это хаотическое скопление разноцветных осколков «многообещающим произведением». Думаешь, я забыл?

— Возможно, то была просто шутка, — предположил Итковиан. — Тем более что создатель мозаики давно умер.

— Мне не свойственно шутить, — отрезала жаба.

— Тебе свойственно нести разную чушь, выдавая ее за глубокомысленные суждения. Ну и скользкая же ты тварь!

— По-моему,

Ормулоган, ты проголодался. Лизни-ка вон тот кусочек белил. В них добавлена ртуть. Превосходный вкус.

— Ты хочешь, чтобы я по-настоящему отравился? Ах ты, жирная пиявка! Присосался ко мне. Нет, ты даже не пиявка, а самый настоящий стервятник!

— Дорогой Ормулоган, позволь напомнить тебе: я всего-навсего жаба и вполне доволен своей участью. И за это я ежедневно благодарю всех богов прошлого и настоящего.

Рассудив, что ему вовсе ни к чему присутствовать при разгорающейся перепалке между художником и его критиком, Итковиан пошел дальше. Только потом он сообразил, что даже не взглянул на картину Ормулогана, однако возвращаться не стал. Мысли его занимало нечто совсем иное.

После переправы через Серп армиям Дуджека Однорукого и Каладана Бруда предстояло разделиться. Лест находился к югу от Капастана, в четырех днях пути. Дорога к Сетте сворачивала на юго-запад, к отрогам гор Видений. Там протекала река, по имени которой был назван город. На той же реке стоял и Лест, так что переправа через Сетту ожидала обе армии.

Помимо «Серых мечей», в сторону Леста должны были выступить отряды тисте анди, рхиви, баргастов из клана Ильгресов, Сольтанский кавалерийский полк, а также несколько небольших отрядов наемников из Северного Генабакиса. Главнокомандующим оставался Каладан Бруд; его заместителями были Корлат и Каллор. «Серые мечи» считались союзнической силой, а их несокрушимый щит занимал равное с Воеводой положение. Все остальные командиры такой привилегии не имели, поскольку они находились на службе у Бруда. Ворчун со своим разношерстным воинством пользовался полной независимостью и имел право действовать по своему усмотрению.

«Призрачное единоначалие, — с усмешкой подумал Итковиан. — Совсем как в Капастане, где никогда не прекращалось противостояние между принцем Джеларканом и Советом масок. Должно быть, шаткая иерархия в армии Каладана Бруда отражала дух генабакийского севера с его независимыми городами-государствами. И хотя почти все эти города малазанцы подчинили своей власти, давнишнее соперничество и вражда оказались весьма живучими. А как известно, раздоры в армии — лучший подарок врагу».

Устройство малазанского войска представлялось «Серому мечу» гораздо более разумным и прочным. Там сразу чувствовался имперский принцип построения армии. Окажись Итковиан на месте Дуджека, он и сам бы установил подобный порядок. Верховный кулак являлся главнокомандующим. Его заместителями были Скворец, Хумбрал Таур, а также командир черных морантов, которого Итковиан пока не видел. Никто из этих троих не оспаривал первенство Дуджека (даже упрямый предводитель клана Белолицых баргастов); все они считались равными по чину, но выполняли разные задачи.

Заслышав цокот копыт, Итковиан обернулся. Малазанский командор Скворец, остановившись возле художника, что-то сказал ему, после чего Ормулоган принялся торопливо собирать свое имущество.

— Приветствую вас, Итковиан, — произнес Скворец, подъезжая к нему.

— И я вас тоже, командор. У вас ко мне какое-то дело?

Бородатый малазанец огляделся по сторонам:

— Я ищу Серебряную Лису либо тех двух морячек, что повсюду следуют за нею по пятам. Они здесь, случайно, не проезжали?