Память сердца
Шрифт:
Отец, дорогой мой, любимый отец! Как гложет сейчас, спустя десятилетия, чувство вины перед тобой! Все думается, что, наверное, что-то я мог сделать! Быть большей опорой тебе!..
Отец все мечтал: «Вот была бы лошадь, я бы в дальние села съездил, знакомых-то много! Мало ли чего… В Москву бы поехал, привез кому что надо, на лошади бы и развозил. И до станции доехать можно – не пешком же! Всё легче…»
Все вспоминал, как в юности в ночное до дюжины отцовских лошадей гонял. А стоила лошадь тогда, в сороковые, всего сто рублей. Только взять было негде!..
Поедет
Вконец измучился отец, таскаясь по деревням и весям со своим неподъемным вещмешком.
И вот как-то привел он из какого-то села больную лошадь в поводу. Холка стерта чересседельником до костей, запрягать нельзя. Отец мечтал выходить ее до зимы, мазал какими-то мазями, что ветеринары порекомендовали. По совету старого конюха сушил травы, толок в ступе и присыпал – но все было бесполезно! Раны не заживали, надежда наша лошадиная продолжала чахнуть.
Как-то отец предложил мне пойти с ним в лес на несколько дней, травы накосить на сено – лошади на зиму; приметил он для этого подходящую полянку, куда в юности в ночное гоняли.
Взяли мы с собой лепешек, замешанных вперемешку из крахмала, муки и толченых конопляных семян. В крахмал превращалась собранная по весне с полей картошка, а к муке, добытой отцом, добавляли стертые в ступе колоски, собранные сестренками. После жатвы выходили они в поле и, отгоняя жадных птиц, соревнуясь с ними в скорости, подбирали оставшиеся колоски. Господи, не передать, до чего же вкусно это было! Что тебе нынешний многозерновой хлеб, – ни в какое сравнение!
Ну ладно, взяли мы с собой этих лепешек, воды. С нами лошадь – в поводу.
– Пусть попасется на лесном воздухе рядом с нами, – предложил отец. – Может, вспомнит молодость, встрепенется, вдохнет лесного аромата. И скинет с себя болезнь. А сена мы своей лошадке с тобой накосим, сынок!..
Недалеко от полянки бил ручеек и, журча, извиваясь, убегал куда-то к северу, видно к подружкам или подруге, чтобы дать жизнь какой-нибудь лесной речушке. А потом, как бог даст, может и речке с именем или даже реке.
Отец начал править бруском косы, а мне предложил:
– Погуляй, сынок. Освойся. Отдохни! Прошли-то немало километров! Устал, наверное? Иди вдоль ручейка. Не заблудись…
Я срезал веточку липы, смастерил свисток и пошел, насвистывая. Получалось что-то ритмичное – в такт шагам, какие-то тонкие, жалобные синкопы на одной ноте. И удивительно: на верхушках деревьев над моей головой появилась какая-то встревоженная птица. Перепархивая с ветки на ветку, не отставала от меня. И долго так провожала, окликала, будто пыталась предупредить о чем. Мне стало жутковато. Я перестал свистеть и ускорил шаги. Птица исчезла.
Позже я рассказал
– Видимо, твое насвистывание было похоже на свист потерявшегося птенца. Может, птенец выпал из гнезда и не подавал голоса. Вот мать и увязалась за тобой…
Я прошел вдоль ручейка. Местами он расширялся до метра, и в прозрачной глубине видно было, как по дну сновали букашки. А рядом росли купавки – хитренькие, на другом месте их давно бы пообрывали.
Что странно! Над ключом кроны деревьев вроде расходились, открывалась яркая ослепительная голубизна, будто вода и небо засматривались друг на друга, и ручеек, радостно и приветливо подмигивая, блестел под лучами солнца.
Я подумал, наверное, там дальше ручеек омывает корни ближних деревьев, и стволы отступают, образуя открытую просеку: гуляй не хочу! Красота, простор! А ручеек, играя, бежит себе вприпрыжку, по дороге обретая силу…
Я спросил у отца:
– Со стороны севера есть какая-нибудь речка?
– Там далеко, ближе к Козловке, есть речушка, но маленькая. Хотя ребятишки купаются. А тебе что до этой речки?
– А она может начинаться здесь?
– Может. Но не начинается. Козловская речка течет от Черкасского леса, а тот лес с другой стороны…
Отец разложил продукты и предложил не косить траву, а «определиться пока». Показал, как косить, где косить. Я еще не умел, вообще в тот день впервые взял косу в руки. Отец примерил высоту ручки, укрепил, показал, как держать. Но у меня ничегошеньки не получилось, коса воткнулась в землю. Отец успокоил:
– Ничего! У других полкосы уходит в землю.
Показал еще раз-два. Я повторял за ним, – вроде получается.
– Ну хватит на сегодня. Мышцы получили направление. Они запомнят все. Ложимся спать…
Я не помню ни комаров, ни как с костром возились, ни как сидели – видно, устал сильно.
Проснулся. Часы у отца показывали пять часов. Лошадь мирно паслась у ручейка. Съели лепешки, выпили чаю. И начали косить. У меня действительно кое-что уже получалось.
– Ты не спеши, – приговаривал отец, – а то устанешь. Косить надо играючи, свободно. Не напрягаясь!
До обеда, часов до трех, я не уставал. А после обеда коса просто выпала из рук: ну не могу держать. Отец успокоил:
– Так надо. Природа диктует. Перетрудился. Отдохни, больше не коси. До утра все пройдет.
На другой день действительно коса была легче вчерашней, и настроение боевое. Косил с отцом рядом, не отставал. Отец был доволен, и мне радостно: я с ним и мы делаем одно дело. Так мы косили до обеда. Отец изредка поглядывал на меня, спрашивал:
– Ну что, сынок, не устал? Может, пообедаем?
– Как ты!..
Но отец решил обед начать раньше. Протер скошенной травой косу:
– Все! На сегодня хватит. Отдохнем, а завтра пораньше встанем. Думаю, вон до того угла покосим – и все! Вчерашнюю траву надо собрать в валки, она уже провяла. Завтра соберем сегодняшнюю. Все идет по плану.