Париж

Резерфорд Эдвард

– Тросы еще так и не заменили, – удовлетворенно отметил Тома Гаскон. – Вскоре думаю опять забраться на башню, чтобы вывесить наш триколор.

Никто не стал его отговаривать.

Макс Ле Сур с доброй улыбкой смотрел на стариков. Несмотря на возраст, оба они ощутимо помогали общему делу. Благодаря Жаку тираж подпольной газеты поднялся до невероятных высот. Что касается Тома, то неутомимый старик участвовал во всех диверсиях, когда это было физически возможно. Именно он сообразил, что взрывчаткой взламывать пути неэффективно, а лучше отвинтить стыковые накладки и просто растащить

рельсы в стороны. Он же и придумал, как это сподручнее делать, и с тех пор операции на железной дороге проходили без сучка без задоринки.

Теперь наконец приближался день, о котором все они мечтали. Точную дату и место никто не знал – может, только генерал Эйзенхауэр, – но все понимали, что совсем недолго оставалось ждать мощного наступления союзников с Британских островов. Все знали, что грядет освобождение.

По всей Франции столь тщательно и долго создаваемые группы приводились в боевую готовность. Планировался широкомасштабный саботаж. Германские войска столкнутся с тем, что их поезда не едут, в сетях нет электричества, а в это время с воздуха полетят бомбы на все мало-мальски важные военные объекты. А в самом Париже – баррикады, неразбериха, партизанская война.

И кое-что еще.

– Самое главное – не упустить момент, – тихо говорил Макс. – Когда немцев отбросят, мы должны поставить союзников перед свершившимся фактом, и это возможно.

– Коммуна. – Его отец мечтательно заулыбался. – Париж в руках трудящихся.

Национальный совет Сопротивления еще в середине марта постановил, что новое французское государство будет совсем иным, чем до войны. Власть получат трудящиеся и профсоюзы. Женщинам дадут равные права. Уровень жизни значительно повысится. Коммуна должна была стать лишь следующим шагом, способом превратить революцию и ее достижения в нерушимую реальность.

– Мне это по нраву, – сказал старый Тома.

– А «Франтирёры и партизаны» точно поддерживают этот план? – спросил старший Ле Сур.

«Франтирёры и партизаны», или сокращенно ФТП, – так называлась возглавляемая коммунистами группа Сопротивления, к которой принадлежали и люди Макса. В последние два года именно ФТП совершили большинство партизанских вылазок против немцев. Их общая численность была велика.

– Москва против нашего плана, – сказал Макс. – Если раньше Сталин старался угодить Гитлеру, то теперь он стремится угодить Черчиллю. Кто знает? Но мне плевать. У нас будет коммуна.

Он умолк. Оставался лишь один вопрос, который он должен был обсудить. Неприятный вопрос.

– Ряды Сопротивления увеличиваются с каждым днем, – сказал он.

– Естественно, – фыркнул его отец. – Увидел народ, в какую сторону ветер дует. Побежали крысы с тонущего немецкого корабля.

– Верно, – продолжал Макс. – И немцы только усугубляют свое положение. Им так не хватает людей, что они заставляют парней из провинции вставать под ружье и сражаться за них. А те бегут от призыва в леса и становятся партизанами.

– Это хорошо, – сказал Тома.

– Да, – согласился Макс, – но есть и опасность. С таким количеством новичков мы не можем проверить каждого. Поэтому немцам стало проще подсылать шпионов. Нам нужно очень внимательно следить за тем, кто имеет

доступ к информации.

Так он подошел к сути вопроса и бросил на отца быстрый взгляд. Тот продолжил.

– Ты уверен насчет своего брата? – мягко спросил он, прикоснувшись к руке Тома.

Подозрения были интуитивны, ничего конкретного. Просто чувствовалась какая-то неопределенность в характере Люка Гаскона. Братья Далу с самого начала недоверчиво к нему относились. И Максу казалось, что в убийстве тех двух испанцев было что-то странное, хотя вроде и в Люка стреляли. Опять же – ничего конкретного. Но ощущение…

– Уверен, – сказал Тома.

Но в его голосе не прозвучало той убежденности, которую Макс надеялся услышать.

Макс знал, что может доверить старому Тома свою жизнь, без всяких вопросов. Но был ли сам Тома столь же уверен в своем брате? Максу казалось, что нет.

– Не говорите Люку ничего, – сказал он.

Это был приказ.

Тома кивнул. Он не сказал ни слова.

Предыдущую зиму Мари провела непривычным для себя образом. При обычных обстоятельствах они с Роландом переждали бы самые темные месяцы в Париже, но в том году они предпочли остаться в замке.

Да, в поместье было спокойно. Бензин доставать было все труднее, и поэтому жизнь как будто повернула вспять. Они не ездили, а ходили пешком или катались на лошадях, а иногда даже запрягали лошадь в старую повозку, много лет простоявшую в конюшнях без дела. Роланд уходил в лес с ружьем и возвращался, довольный, с парой фазанов или голубей, а то и с кроликом. Он с удовольствием занимался физическим трудом – колол дрова, недостатка в которых в поместье не было, и потом топил камин. Перед огнем было так приятно посидеть зимним вечером, пробуя паштет, приготовленный Мари вместе с кухаркой, и запивая его первоклассным бургундским, которое Роланд извлек из подвала со словами: «Почему бы не выпить его, раз уж мы остались здесь». После ужина они читали друг другу вслух.

Посреди зимы старый замок казался средневековой сказкой.

Мари скучала по дочери. У Клэр уже было двое детей – девочки, и Мари мечтала увидеть внучек. Муж Клэр продолжал преподавать, а она занималась детьми, но при этом успевала учиться. В частности, она изучала историю искусства, и преподаватели очень хвалили ее статьи. Она признавалась, что подумывает начать писать монографию. Когда дети станут старше.

Была ли Клэр счастлива с мужем? Мари точно не знала. Одно из писем дочери, полученных, когда еще работала почта, было довольно двусмысленным.

Быть миссис Хэдли не так уж и плохо, должна сказать. Не думаю, что я хотела бы иметь мужем человека, с которым делила бы абсолютно все. А так – мы дополняем друг друга. Девочки – восторг. Так что, по крайней мере, дети у нас общие.

Но у Мари теперь была другая девочка, которой требовались забота и внимание. Маленькая Люси, как они стали называть Лайлу. Она уже считала замок своим домом. Особенно ей нравился старый холл, где висела шпалера с единорогом, а шпалеру она могла разглядывать часами.