Паруса «Надежды». Морской дневник сухопутного человека
Шрифт:
– Как нигде не работаю? Я журналист. Меня печатают в «Вечерке». Вчера вышла статья…
– Журналист! Что это за профессия? Для девочек! И еще, шляешься по ночам, приходишь выпивши… – Старик побагровел. – Что мне сделать, чтобы ты понял, что так жить нельзя?!
– Ну, это издержки нашей профессии, понимаешь…
– Хватит! – Дед стукнул кулаком по столешнице. – Фигляр!
Илья сник. Еще случится удар… Он приобнял деда:
– Знаешь, мне всё это и самому осточертело. Пока не влипнешь конкретно, наверное, не поймешь… Вот я
Глаза у старика налились слезами:
– О, Господи! Ладно, не всем быть музыкантами.
– Да – да! Не всем. Теперь вот заказные статейки и пиар. Скажу тебе честно, я там тоже белая ворона, дед! Хотелось бы писать не про депутата – ворюгу, а про светлую чистую любовь. Вот как у вас с бабушкой… А сейчас, наверное, и нет такой любви. Всё продается! Только бабло… это сейчас так деньги называют, дед. Лучше бы ты ничего не знал…
Илья открыл окно настежь и посмотрел в звездное небо.
– У тебя есть твоя музыка: Чайковский, Григ, Стравинский…
– Ладно, Илья, никогда не поздно начать всё сначала, никогда! Не помню, кто это сказал, что «жизнь задыхается без цели»…
– Думаешь?
– Уверен. Ладно, иди спать. Утро вечера мудренее. – Старик прикрыл за собой дверь в столовую.
Илья постоял у закрытой двери, потом просунул голову в проем:
– Дед, слышишь меня? Это Достоевский.
– Что Достоевский?
– «Жизнь задыхается без цели» – сказал Достоевский.
– Тоже пакостник был еще тот!
– И я о том же…
Сплошные треволнения
Вот тебе, бабушка, и Юрьев день.
За завтраком Полина Евгеньевна с тревогой посматривала на сына. Тот рассеянно ковырялся ложкой в тарелочке с мюсли, залитыми теплым молоком. Что-то было не так. Во – первых, обычно он спал до обеда, а тут вскочил ни свет ни заря. Во – вторых, поцеловал в щечку: «Мамочка, привет! С добрым утром!» Нет, тут определенно что-то не так! Или нужны деньги, или что-то опять случилось, решила она.
Но Илья ничего не просил и ничего не говорил. Создавая острова из мюсли в тарелке с молоком, он уронил голову на подставленную ладонь; следил, как молочные волны в тарелке поглощают непрочные берега из изюма, сушеных бананов и овсяных хлопьев.
– У тебя всё нормально? – наконец не выдержала она.
– О чем вы говорили с отцом?
– О да! Твой папаша там, во Владивостоке, пытается воздействовать на тебя через меня. Только он попутал: мы не его матросы, боцманы или еще кем он там командует на своем крейсере.
– Мама, какие крейсера… – и тут же осекся под ее взглядом. Он прекрасно знал, что мать вообще не любила говорить об отце и тем более обсуждать его карьерный рост. И была осведомлена, что тот уже более пяти
– Не перебивай мать! – не унималась она. – Давать советы ему оттуда, за десять тысяч километров, легко… Не скрою, мы все: бабушка, дедушка, вот и твой отец – обеспокоены твоим туманным будущим. Ну да, я еще терпела, когда ты якобы учился, но ты теперь, как бы это сказать, сов сем съехал с колеи… Я уважаемый в городе человек, депутат, главврач. Мне главный редактор позвонила: «Дорогая Полина Евгеньевна, пусть он хотя бы придет на планерку, хотя бы придет…»
– Мама, не начинай… Я работаю, я пишу.
– Прошел февраль, март, уже половина апреля позади… А ты, по-моему, все еще празднуешь Новый год! Тебя выпрут из газеты!
– За неделю я решу свои проблемы и обещаю, начну жизнь с чистого листа.
– Учти, я прекращаю финансировать все твои пижонские выходки. Все. Я посмотрела твои счета: обе карточки пусты. Ты вчера снял около восьмидесяти тысяч… Спрашивается, зачем?
Илья нахмурился:
– Мама! Мне отчитываться перед тобой, куда я деваю деньги?
– Сынок, не хмурься; меня очень раздражает, что ты такой… нехороший… Мы же договорились, что ты не будешь тратить больше пятнадцати тысяч в неделю.
– Что?
– Твой папаша вообще просил заблокировать твои счета. Чтобы ты полностью зарабатывал деньги сам.
– Успокойся! Я тоже зарабатываю! Мне не надо больше от тебя ни копейки.
Илья швырнул тарелку; та шайбой крутанулась по полированному столу и, немного подумав на крае столешницы, рухнула вниз на пол, разбившись вдребезги о дорогую испанскую плитку.
У Пистолета, который жил по соседству, дома никого не было. Телефоны, ни домашний, ни сотовый, не отзывались. Агроном сразу взял трубку.
– Заезжай, – сонно зевнул он.
Сели в гостиной. Агроном был в халате, весь помятый, с красными глазами.
– На вот, это от нас… что могли, – он протянул тощую пачку купюр, – двадцать четыре тысячи семьсот евро и двадцать тысяч рублей. Простодушно похлопал глазами. – Конечно, это тебя не спасет.
– Спасет, спасибо, – Илья, нервно потер скулу. – Вот что, Серега, как ты думаешь: что, если отдать побыстрее твою тачку на разборку?
– Ты чё, Илья? – Агроном поперхнулся кофе, который только – только отхлебнул.
– Мне кажется, мой «ниссан» стоит твоей «мазды». Насколько я помню, он нравился тебе. Я отдаю свою машину тебе, а твою быстро продаем, раз уж я и ее разбил. Ты-то не против? Думаю, штук десять за нее дадут: ну, левая сторона всмятку, но рулит, зато вторая целехонькая: ну, шаровые, то, сё… Пожалуй, это выход и для тебя, и для меня.
Агроном оживился и повеселел. Дали шесть с половиной тысяч на разборке, и спорить было бесполезно: могли и вообще ничего не дать. И то повезло, что ребята были с Богатяновки, свои. Отвалили по максимуму.