Паруса «Надежды». Морской дневник сухопутного человека
Шрифт:
Кончил править главу, которую намеревался отправить Татьяне Владимировне. Лиха беда начало.
Вот вам и первое убийство. Вышел на палубу, после того как убил собственными руками Арсена, и как-то даже не по себе стало. Хожу тут незамеченный. Греческое солнце уже почти в зените, все что-то копошатся, фотографируются на фоне острова, а я будто Джек Потрошитель: кокнул человека – и ничего. Никто не подозревает, что в каюте номер двести четыре писатель начал свой кровавый отсчет.
Что
Желтый флаг – «мое судно не заражено, прошу разрешить свободное плавание». Это я узнал, когда поднимали желтое полотнище в голубое выцветшее небо Греции.
Пока идет неразбериха и согласование, когда и как мы сможем очутиться на острове, спустился в каюту творить дальше…
Тупик в конце тоннеля
Хоть стрижено, хоть брито – все голо.
В гостиной собрались все.
– Что случилось, Илья? – Мать сидела в одной ночнушке, нерасчесанная, постаревшая.
– Арсена убили!
Бабушка ойкнула, схватилась за руку сидевшего у окна в глубоком старинном кресле тяжело дышавшего деда. Евгений Васильевич сверкнул глазами.
– Илья! Ты… что же… – он стал стучать кулаком по крышке стоявшего рядом с креслом кабинетного рояля, – ты что же… подозре… – Он умолк на полуслове и чуть обмяк…
– Нет! Нет! Вы что, с ума сошли все? Я просто приехал, черт мен я дернул… туда, где его… Ну, в общем, я видел их… тех, кто его убил.
– Какой ужас! – Мать заметалась по комнате.
– Полина, сядь! Не кричи на весь дом, соседей разбудишь. – Слова старика были сухими, хлесткими, как выстрелы.
Полина Евгеньевна тут же послушно бухнулась на стул.
– Я очень устал, прошу меня к телефону не звать, кто бы это ни был.
– Ты там совсем ни при чем? – Дед из своего кресла сверлил внука глазами.
– Я думаю, что нет.
– Ты нам всё сказал? – Мать стала вдруг говорить испуганно шепотом.
– Конечно мои дорогие родственники! А тебе мама, я напоминаю, – Илья тоже перешел на шёпот, – уже восемь утра, и тебе пора на работу.
Илья закрылся в своей комнате. Звонок домашнего телефона сбросил его с кровати, он подбежал к двери спальни.
– Нет его дома, – в голосе бабушки звучал какой-то необычный для нее металл. – Что вы сказали? Я вас не понимаю. Что вы сказали? Вам не стыдно говорить такие вещи пожилой женщине?
Клацнула брошенная на аппарат телефонная трубка. В дверь постучали. Илья, весь покрытый капельками пота, тут же открыл.
– Илья, – бабушкин голос дрожал от возмущения и страха, – Илья, я ничего не понимаю. Я в жизни не слышала таких слов. Я не понимаю, что они хотят, но они требуют тебя. Они говорят, что они родственники Арсена.
– Прости, бабушка. Больше звонков не будет. Я постараюсь всё разрулить.
Илья тихонько прикрыл дверь перед носом оторопевшей старухи.
– Ты не видел моей броши? Я ее не могу найти.
Илья прислонился к стенке и закрыл глаза. В дверь опять, словно мышь, поскреблась бабушка.
– Ты
– Нет! – почти заорал Илья. – Нет, нет!
Он вытащил из кармана джинсов сотовый телефон. Долго крутил его в ладони, уставившись в лепнину на потолке, будто видел ее впервые. Потом нажал кнопку активирования. Экран сотового замерцал зеленым светом, и тут же посыпались тревожные сигналы эсэмэсок и неотвеченных вызовов.
Катерина так сжала его в объятиях, будто бы они не виделись тысячу лет.
– А я думала, ты не появишься уже. Почему без звонка? Вдруг мой был бы дома?
Илья уселся в кресло, потом вскочил как ошпаренный, увидав, что из этой уютности хорошо просматривается крыша сосед него жилого дома. Забившись в угол, он присел там на краешек стула и прошипел со злостью:
– Придумал бы что-нибудь. Ошибся дверью, например… сан техник, электрик… Да мало ли что.
– Он же тебя знает. Помнишь, тогда в аэропорту, как вы познакомились?
История была и вправду не очень хорошая тогда, еще в пору их романтических букетно – конфетных отношений. Он, не предупредив ее, хотел сделать сюрприз. В томлении, с охапкой алых роз, ждал в толпе встречающих в аэропорту.
Сюрприз на этот раз решил преподнести не только Илья. Капитан вернулся из рейса раньше и собирался свою благоверную поцеловать и заключить в объятия, как только та спустится с небес на землю. Петя, капитан сухогруза типа река – море, пришел тоже с розами, кроваво – красными и не в таком количестве. Три розочки капитана, упакованные в дешевенький целлофан, упали на каменный пол Ростовского аэропорта: на глазах у моряка какой-то щенок целовал его любимую. У Катерины глаза стали круглые, как иллюминаторы на Петином корабле, когда она увидела маячившую в толпе монументальную фигуру мужа. Немая сцена длилась недолго. Капитан был огромен, свиреп и кровожаден. Он схватил Илью за ухо. Тот заверещал, вывернулся. Потом была маленькая погоня. Победила молодость. Спринтер легко ушел от тяжеловеса.
Катерина устроила взбешенному капитану истерику; сказала, чтобы тот уматывал на свой сухогруз на всю оставшуюся жизнь, что это был нужный клиент, который покупал для банка дорогую картину Веласкеса, и что из-за этого позорного инцидента она потеряла пятьдесят штук баксов. Она трясла перед растерянным лицом супруга дорогими глянцевыми буклетами, рыдала, заламывая руки. И Петя сдался. Статридцатикилограммовая туша валялась у нее в ногах и лепетала что-то о море и о грёбаной светской жизни, в которой он ничего не понимает по причине своего полного умственного отсутствия.
– Делай что хочешь, только не плачь, я этого не переношу! – просил он, покрываясь потом и потупив глаза, как нашкодивший школьник.
Потом она ушла в спальню. Он пережидал в темноте кухни громы и молнии, которые всё реже и реже протуберанцами доносились до его ушей, и, опустив свою буйную головушку, шумно и прерывисто, как ребенок, вздыхал. Наконец стало по-настоящему тихо. Почему-то воровато оглядываясь, капитан проглотил залпом фужер «Хеннесси». Тихим зайчиком пробрался в альков и, устроившись под бочком у жены, уснул счастливый.