Паруса «Надежды». Морской дневник сухопутного человека
Шрифт:
Илье совсем не хотелось окунаться в воспоминания. Почти грубо прервав ее, он начал без преамбулы:
– У меня опять проблемы.
Он сначала хотел поведать ей всё без утайки, как на исповеди, но потом решил, что хватит ей и нескольких голых фактов из его жизни за последние два дня.
Глаза у Катерины расширялись от ужаса, вызванного даже этой дозированной правдой любовника. Она бегала в черном с золотыми драконами халатике вокруг сидящего на стуле неестественно прямо, как статуя, гостя, вздыхала и по-бабьи охала.
– У тебя на даче в случае чего можно будет схорониться? Это, конечно, крайний случай.
Она утвердительно закачала головой и попыталась его поцеловать. Но
– Вот что, купи мне на свое имя новую симкарту, чтобы знали этот номер только я и ты.
Пятница, 13 июня
Вчера поздно вечером покинули остров Лемнос. Прощай, Греция! Огни острова, тихая ласковая волна… Днем волна была пронзительно голубой и напоминала куски желе, лениво поднимающиеся и опускающиеся на гигантской тарелке океана. Идем, ползем, тащимся. 38 градусов. За сутки пройдены 94 морские мили, глубина 274 метра. Идем со скоростью 4 узла.
На траверзе с левого борта – остров Андрос в семи милях от нас. На траверзе с правого борта – остров Эвбея в четырех с половиной милях.
На паруснике вырисовывается интересный сказочный сюжет. Одиннадцатого числа решил, что Баба Яга, как сказочный персонаж, все – таки летает. А как тогда объяснить этакое? Одновременно человек не может находиться в разных местах: только что ее видели на верхней палубе, а секунд через двадцать она уже выходила из каюты капитана. Было это так. Я был захвачен ею на палубе, в районе бака, рядом с носовой рубкой, где принародно она пыталась научить меня, как надо и как не надо писать репортажи. А спустя эти самые двадцать секунд в районе капитанского мостика она же налетела на зазевавшегося курсанта и устроила ему головомойку за «неприличный» вид.
Злые языки поговаривают, что по ночам ее иногда видят сидящей на грот-бом-брам-рее или на выстрелах фок-брасов. Но в это я не верю. Хотя кто его знает… Глаза у Бабы Яги зеленые, с прищуром, смотрят они и вправду как-то нехорошо. Кажется, она сейчас мягкой лапкой с коготками раскрасит твою физиономию, скажет «мяу» и убежит. Баба Яга – это в первую очередь, конечно, помощник капитана по УВР, а потом уже женщина. Не знаю, какой она ему помощник, но мне иногда кажется, что капитан ее тоже чуть побаивается. Или мне это показалось.
Любовь Ивановна, крашеная рыжая бабенка лет пятидесяти пяти, гоняет курсантов за несоответствие формы одежды, за неопрятный вид, за то, что вообще появился не там и не в том месте. Курсанты ее боятся, экипаж не связывается – в общем, злюка та еще. И к тому же мне приходится все материалы посылать в контору через нее. А когда выяснилось, что она любит поупражняться в красноречии, а ее сентенции надо обязательно слушать открыв рот, то у меня уже после второй встречи отпало желание с ней общаться.
Баба Яга – фигура, конечно, колоритная. Я уже примеривался, куда ее вставить в романе, а после нескольких довольно бурных ссор стал подумывать о том, чтобы по ходу сюжета ее пристрелить, но потом опомнился: ну что же я с женщиной так – то! Есть же разные способы устранить неугодного. Пока решил повременить, присмотреться. Но это пока. До удобного случая. Наваждение, одним словом.
Теперь о Лемносе.
Уютная, домашняя Мирина… Городок расположился на берегах двух бухточек, разделенных скалистой горой, на которой горделиво возвышаются останки византийской крепости. Остров стал для экипажа на три дня маленьким,
Видно, что здесь нет туристических троп и городок живет тихой провинциальной жизнью. Зубцы опустевшей, полуразрушенной крепости, охраняющие его покой, придают ночному городу сказочный вид. Я с курсантами поднимался к ее стенам, познакомились с нынешними обитателями крепости. Это дикие козы и косули. А еще говорят, что там живут совы.
Священник и представители муниципалитета по нашей просьбе отвезли экипаж на мыс Пунда, где покоится прах казаков с Дона и Кубани.
Покойников становится больше, а покоя меньше
Веером туман не разгонишь.
Город стоял в пробках: и Большая Садовая, и Красно армейская, и даже Береговая были забиты машинами. Илья ехал по Береговой вдоль Дона. Река блестела и искрилась животворным золотисто – голубым светом, и, хотя было солнечно, дул холодный северный ветер. Молодая яркая листва берез и каштанов под его порывами сбрасывала алмазные капельки недавно прошедшего весеннего ливня на дефилирующих вдоль набережной прохожих. Рыбаки, не обращая ни на что внимания, азартно тащили донскую селедку, которая, видимо, так изголодалась за зиму, что шла на пустой крючок. Молодые мамаши с колясочками, укутанные, в свитерах, в модных курточках, но оголенные внизу так, что было видно, откуда растут ноги, важно, соблюдая некий женский регламент передвижения, оживленно делились друг с другом своими тайнами и секретами. Но это солнце, и этот дувший чуть резковато ветер, проникающий в открытое окно, и даже сверкающая донская водица не радовали Илью. Он рассматривал происходящее за окном как-то отстраненно, хмуро и даже враждебно.
– Я знаю, что делать, – твердил он как заклинание. – Или сейчас, или потом… потом уже ничего не будет. Надо идти самому.
– Ты явился. – Отец Арсена будто ничуть и не удивился. – В неурочный час ты пришел. Но ты пришел. Я готов порвать тебя на куски, но это будет тебе не очень больно. Больно не тогда, когда тебя убивают; больно, когда лишают жизни твоих близких…
Илья стоял перед ним, как двоечник. Арама Рубеновича он видел третий раз в жизни. Два раза до этого, по просьбе Арсена, отвозил его в Сочи и Кисловодск. Тогда в дороге он много смеялся, дружески хлопал Илью по плечу и спрашивал, чего это он пишет статейки про криминал, когда столько в жизни хорошего. Это был такой же невысокий коренастый мужчина, как и его сын, с тяжелым подбородком боксера, развитой мускулатурой и сломанным носом, чуть сваленным влево, который имел характерную горбинку. Волосы у него были кипенно-белые, седина буйно пробивалась на закурчавленной, но еще черной груди. В отличие от сына, на его лице поселилась щедрая для всех улыбка.
Теперь же горе, будто густо посолило его подбородок и щеки, заросшие трехдневной щетиной, и напрочь стерло доброжелательность с его лица. У него был такой же чуть прищуренный взгляд, как у Арсена, заметил про себя Илья.
– Ты завтра на похороны не приходи… не надо! Деньги забери, они мне не нужны, а его уже не вернешь. Я еще не решил, что с тобой сделать. У меня отняли сына, но это не значит, что я должен осиротить твоих родителей. И Лейла, моя внучка, ходит заниматься к твоему дедушке. Но я так думаю: приди ты чуть раньше, венки бы стояли и у твоей квартиры.