Пассат
Шрифт:
— Я… — начала было Геро и умолкла: мгновенно поняла, что Тереза хочет поменяться с ней ролями, заставить ее перейти от наступления к обороне, и едва не добилась своего, так как трудно было сдержать слова, рвущиеся с языка. Но это мадам Тиссо, а не она, Геро Холлис, находится на «скамье подсудимых». Тереза, по собственному признанию, виновна в лжи, хитрости и деятельности, способствующей подлой работорговле. Скрещивать шпаги с такой беспринципной, прожженной интриганкой — серьезная ошибка, делать этого не стоит. Но по крайней мере, она не доставит Терезе удовольствия, защищаясь от этих
Геро поглядела на нее с ненавистью, резко повернулась и, не говоря ни слова, вышла из комнаты; глаза ее сердито блестели, в душе мешались возмущение, гнев и — надо признать — досада. Племяннице консула придется бывать на многих званых вечерах, где непременно окажется эта презренная особа. Поскольку западная община острова немногочисленна, все светские сборища представляли собой различные комбинации одной и той же горстки людей. А раз невозможно объявить о гнусности Терезы, не выдав Кресси и Оливию, не обеспокоив серьезно дядю и тетю, ей придется часто находиться в обществе мадам Тиссо, притом не замечать ее будет невозможно.
«Но заговаривать с ней необходимости нет, решила Геро, а если ее пригласят в наше консульство, достаточно будет сказать, что у меня болит голова».
Обязанности задержали Клея дотемна, он опоздал к обеду, и Геро не могла поговорить с ним, пока обед не кончился. Но, глядя на него в мягком свете свечей, она видела в нем уже не человека, за которого, может быть, согласится выйти замуж, а жениха. «В радости и в горе… любить, лелеять и повиноваться, пока смерть не разлучит нас…». С одной стороны, эта перспектива пугала, с другой, благодаря четкости и определенности, представлялась утешающей.
Любить, лелеять и повиноваться. Лелеять и повиноваться она готова. А любить?.. Можно ли давать в этом обет, если еще не уверена? Сомнений автор этих слов не признавал, но слова эти, должно быть, столетиями произносили бесчисленные женщины, не испытывая любви в ту минуту, но впоследствии, если тетя Люси права, познавшие любовь. А полюбить Клея будет очень легко.
При свете свечей он выглядел слегка разрумянившимся и необычайно красивым. Явно пребывал в хорошем настроении, говорил без умолку: поддразнивал Кресси, иронизировал над матерью по поводу пикника с купаньем, сообщил Геро, что Жюль Дюбель восхищенно называл ее прекрасной гречанкой и угощал отчима анекдотами, услышанными от Джо Линча, к явному волнению матери, она заподозрила, что он не совсем трезв, и беспокойно поглядывала на девушек.
Тревожилась тетя Эбби напрасно, потому что дочь и племянница, погруженные в собственные мысли, не обращали внимания на анекдоты. Геро хотя и смотрела на него, но не слушала, если он не, обращался непосредственно к ней. Она пребывала бы в рассеянности до конца обеда, если бы упоминание одного имени не привлекло ее внимания так внезапно и неприятно, словно она, идя во сне, наткнулась на стену.
— …одна из женщин Фроста, — произнес Клей.
— Откуда ты знаешь? — поинтересовался отчим.
— Видел ее как-то раз, — ответил Клейтон и улыбнулся при этом воспоминании. —
— Клей, голубчик! — воскликнула с негодованием тетя Эбби. — Я не позволю таких выражений при девушках. И упоминаний о подобных женщинах тоже. Мистер Ходлис!..
Дядя Нат в ответ на воззвание раздраженной жены успокаивающе махнул рукой.
— Не нужно так волноваться, Эбби. Обе девушки уже не школьницы и могут знать, что на свете есть подобные существа.
— Все равно, я считаю, говорить на эту тему в смешанной компании не следует.
Клейтон засмеялся.
— Дорогая мама, ты, кажется, забыла, что это не Бостон. Мы на Занзибаре, здесь подобные вещи самое обычное дело, каждый мужчина, который в состоянии себе это позволить, имеет гарем. Возьми местное правящее семейство — никого из них мы не можем назвать законным отпрыском. Говорят, у старого султана родилось сто двенадцать дртей, и смерть его оплакивало семьдесят наложниц.
— Клейтон! — запротестовала тетя Эбби. — Нет, голубчик, я этого не потерплю. Знаю, что это слово встречается в Библии, что иметь их для арабов в порядке вещей, но этот Фрост не араб, поэтому дело обретает совершенно иную окраску, в высшей степени нежелательную, и я предпочитаю, чтобы ты вел речь о чем-то другом.
— Конечно, иную. Будь она гаремной одалиской какого-то араба, я бы назвал ее сарари. Но как любовница работорговца из белой швали она не более, чем…
— Клей!
Клейтон засмеялся снова.
— Ладно, мама. Извиняюсь. О чем тогда будем говорить? О погоде, как полковник Эдвардс, супруги Кили и Плэтты? Или о еде, как Дессинги? Или о женщинах, как Жюль, Джо и… Нет, эта тема запретна, так ведь? Остается погода. Мухаммед Али говорит, дожди начнутся еще до конца следующей недели. Я возразил, что слишком рано, но он клянется, что костями чувствует их приближение. Будем надеяться, что он прав. Хорошо бы смыло мусор с улиц, и прохлада стояла не только ночью. Геро, поедем завтра на верховую прогулку?
Геро, вздрогнув, отвлеклась от своих мыслей. Она с возмущением думала о мужчинах вроде Рори Фроста и местных арабов, смотрящих на женщин, как на существа, которые можно купить, использовать и забыть об их существовании; несчастные, хлополучные существа, которые не властны над своей участью и должны принимать объятия мужчины, рожать ему детей независимо от того, нравится он им или нет. «Одна из женщин Фроста» — пуританское отвращение вызвало у нее холодную дрожь, и она вновь ощутила потребность в безопасности.