Пассат
Шрифт:
Рори неприятно засмеялся.
— Пригрози ему дозой его собственного лекарства. Увидишь, что он предпочтет выложить все свои тайны, чем подвергнуться действию снадобья, которым такие, какой, лечат своих несчастных пациентов многие годы. Или ты боишься угрожать колдуну?
— Было б глупо не бояться, — вздрогнув, ответил Маджид. — И тебе не советую относиться пренебрежительно к таким людям.
— Пренебрежения к ним у меня нет, — сказал Рори.
— Но и к деньгам тоже. В данном случае надо сделать выбор. Рискнем оскорбить силы тьмы или откажемся от сокровищ? Другими словами, чего ты больше боишься?
— Ты мне это часто говорил, — недовольно сказкл Маджид. — Но тебе бояться нечего, он не твой брат.
— И слава Богу.
Маджид криво улыбнулся.
— Тут есть за что быть ему благодарным. В таком случае, выбираем деньги.
— Хорошо. Действуй, как сочтешь нужным, только напоминаю, что если надеешься откупиться от пиратов, времени у тебя мало. Смотри.
Он указал подбородком на портьеру. Маджид повернулся и увидел, что тонкий шелк наконец зашевелился от ветерка, проникшего в жаркие комнаты и закачавшего пламя светильников.
— Дует с северо-востока, — сказал Рори. — Я же говорил тебе, что завтра пойдет дождь. Если эти мерзавцы намерены явиться в этом году, отплывут они скоро и при попутном ветре быстро доберутся.
Маджид секунды две смотрел на раздувающуюся портьеру, потом встал с дивана, подошел к окну и выглянул. Звезды были еще видны, но пальмы уже зашелестели, и дальние шумы города слышались то громче, то тише, потому что ветер дул порывами.
Султан повернулся к Рори и резко спросил:
— Если он откажется приехать, доставишь его сюда?
— Нет, — ответил тот незамедлительно. — Деньги мне будут нелишними, но нуждаюсь в них я не так остро, как ты, и хотя мало перед чем останавливаюсь, на похищение колдуна не пойду. Я навел тебя на след, и будет справедливо, если остальным займешься ты сам. А раздобудешь сведения, помогу тебе завладеть добычей.
— Откуда ты знаешь, что если я раздобуду, то скажу тебе? Могу заявить, что тот человек ничего не знает — так вполне может оказаться! — и затем тайком забрать все Сокровища.
Рори засмеялся.
— Во-первых, ты дал клятву. Во-вторых, я буду следить за тобой, как ястреб.
— Вот как? — Маджид пристально поглядел на рослого капитана с легкой завистью. — Мой друг, как ни прискорбно мне это говорить, ты негодяй. Да, безжалостный, дерзкий негодяй. Родись ты арабом, то стал бы великим царем или командующим армией, а не просто капитаном пользующегося дурной славой судна, которое, вне всякого сомнения, твои соотечественники когда-нибудь расстреляют из пушек. Итак, договорились; я займусь… э… остальным для тебя.
— Для нас обоих, — поправил Рори. — И ты ошибаешься, потому что у меня нет желания становиться царем или командовать армией. Я вполне доволен тем, что имею.
— Столь малым?
Свободой, а это не пустяк. Могу отправляться, куда захочу, делать все, что угодно, устанавливать и нарушать собственные законы. И чужие, если возникнет такое желание.
— Ты романтик, мой друг.
Возможно, если быть романтиком значит любить приключения и опасности, ненавидеть правила, ограничения и гнусность жизни на так называемом «цивилизованном
Рори умолк и хохотнул.
— Извини. Кажется, я пьянее, чем думал. Пожалуй, пойду, а то начну стучать по столу кулаком и высказывать тебе свои взгляды на общества, единственной целью которых является подавление человеческой свободы. В этой части мира их еще нет, но они появятся. Непременно! Куо-то постарается навязать вам западный Прогресс, хотите вы того или нет. Если воспротивитесь, вам вобьют его в горло ружёйным прикладом.
Маджид поглядел на него с вялой улыбкой и негромко сказал:
— Это не все правда. В прогрессе есть и кое-что другое — смысл. Что ты делаешь с деньгами? Которые не тратишь?
— Пересчитываю, — ответил Рори. Что же еще? Надеешься взять в долг? Если да, то должен с прискорбием сказать, что денег ты не получишь. По крайней мере, от меня.
— Нет-нет. Я не так наивен. Ты хочешь сколотить состояние, так? А что будешь делать с ним, когда сколотишь? Что движет тобой?
— Обыкновенная жадность. Я по натуре скряга. Или лучше сказать — болтун! Коньяк твой делает меня словоохотливым, поэтому желаю тебе очень доброй ночи. Куа-хери! Я сиди.
Он пожал султану руку, нетвердо спустись по ступенькам, вышел в беспокойную ночь, и промолчал, когда по освещенному месту у боковых ворот дворца, где охрана коротала время за картами, мелькнула тень верного Бэтти.
Ветер усилился, но по-прежнему дул неровными порывами, море негромко плескалось о стену гавани, отражения судовых огней превратились из неподвижных золотистых полос в мерцающие пляшущие огоньки. Воздух стал заметно прохладнее, улицы опустели. Рори прислушивался к звуку собственных шагов, легкой кошачьей поступи Бэтти и размышлял о том, что коньяк заставил его высказать. О постоянной тяге к приключениям и опасностям. О желании преступить закон только потому, что это закон. О стремлении нарушать условности и уходить — всегда уходить…
Ему было шесть лет, когда мать сбежала с учителем танцев, и жизнь его внезапно переменилась. София была красивой, беспутной, эгоистичной, но избаловала б его, если бы ей позволили. Не верилось, что она навсегда оставила его сердитому, властному отцу, которого он всегда боялся. Он был уверен, что мать когда-нибудь вернется и нескоро понял, что ждать не имеет смысла.
Следующие два года были безрадостными. Отец уволил няню с гувернанткой — их выбрала жена, поэтому он считал их ненадежными — и взял на их место пожилого гувернера. Тоттерпетьне мог детей и проявлял это множеством мелочных, подлых способов. Рори питал к мистеру Эли Соллету беспомощную жгучую ненависть и думал, что хуже него людей нет. Потом отец простудился на болоте во время охоты и умер от воспаления легких, оставив сына на попечение единственного брата, Генри Лайонела Фроста, с которым не разговаривал после того, как Генри отпустил несколько критических замечаний о его жене…