Патриот
Шрифт:
Но жвачки, конечно, были круче всего. У некоторых были даже импортные, то есть не просто разноцветные сладкие шарики, произведённые в странах советского блока, а изготовленные в ФРГ или даже Америке. В них были вкладыши — эти картинки с эпизодами из жизни Дональда Дака стали мечтой каждого советского ребёнка. Жвачки, привезённые из Афганистана, были в буквальном смысле космически круты: вкладыши в них были даже не с Дональдом Даком, а со «Звёздными войнами», и тут уж просто хотелось рыдать от зависти.
Сам не понимаю, почему именно жевательная резинка стала главным символом превосходства заграницы над Советским Союзом. В СССР тоже производили жвачку — её начали выпускать перед московской Олимпиадой 1980 года, и она была умеренным дефицитом. В принципе, её можно было купить в магазинах. Но это были скучные апельсиновые или мятные пластинки, быстро становившиеся безвкусными. А импортная была именно жевательной резинкой — жевалась долго, сохраняла вкус, из неё можно было надувать пузыри. Было совершенно понятно: вот
Ностальгия по СССР — важная часть российской действительности и политический фактор, который не надо недооценивать. Задолго до Дональда Трампа, провозгласившего: «Make America great again!» [4] , Владимир Путин сделал неофициальным слоганом своего правления «Нас будут уважать и бояться, как СССР». Эта риторика была понятна с первых его шагов у власти. Я считал её смехотворной и был уверен, что это не сработает, но оказался неправ. Это банальная мысль, но человеческая память действительно устроена так, что сохраняет только хорошее, и люди, ностальгирующие по СССР, на самом деле ностальгируют по своей молодости — времени, когда всё впереди и ты играешь на пляже в волейбол в компании друзей, а вечером вы пьёте вино, жарите шашлыки, и вас не беспокоят ни преступность, ни безработица, ни смутные перспективы будущего. Даже фирменные советские глупости вроде езды «на картошку» (принудительных сельхозработ, на которые в позднем СССР отправляли школьников, студентов и служащих городских предприятий) вспоминаешь как весёлое времяпрепровождение с вечерними посиделками вокруг костра. Хотя в те времена поездки «на картошку» и необходимость копаться в промёрзшей земле, «помогая колхозникам спасать урожай», вызывали у всех раздражение и демонстрировали полный провал советской системы сельского хозяйства. Но кто же будет вспоминать неудобные резиновые сапоги, грязь под ногтями и ощущение полной бессмысленности собственного труда, когда в глазах до сих пор стоит однокурсница, ослепительно улыбающаяся с соседней грядки!
4
«Вернём Америке былое величие!» (англ.).
Школы, где я учился, возили убирать картошку, морковку и свёклу. Морковка, конечно, лучше всего: её можно было постругать ножиком и съесть прямо на грядке, а картошкой можно было только кидаться, что мы делали постоянно, и это очень приятные воспоминания. Даже мне тогда, в детстве, казалось, что страна моя — самая сильная и мощная, и, несмотря на недостаток жвачек и джинсов, каждому было очевидно, что в случае войны мы всех победим. А спортсмены наши уже сейчас всех побеждают на каждой Олимпиаде. Кроме того, я жил в полной семье с любящими родителями, и все вокруг в основном были такими же. Это, видимо, было искажением восприятия из-за жизни в военном городке: разводы в военных семьях не поощрялись и были скорее редкостью. Позже, пойдя учиться в гражданский университет, я постоянно удивлялся, как много людей вокруг выросло в неполных семьях.
В детстве и молодости всё хорошо — этот закон жизни часто используют политики, чтобы подменить образ будущего фальшивой картиной прошлого. И здесь каждому важно быть человеком, а не золотой рыбкой, память которой, как известно, сохраняется три секунды. Кидаться с друзьями картошкой на грядках — это, конечно, весело, но всё-таки главное моё детское воспоминание об СССР — очередь за молоком. В 1983 году родился мой брат. В доме, где есть маленький ребёнок, всегда должно быть молоко, и в течение нескольких лет покупать его было моей обязанностью. Каждый день после школы я шёл в магазин и стоял за этим чёртовым молоком не меньше сорока минут. А часто бывало так, что его не завезли, и вот ты стоишь и ждёшь машину в компании десятков угрюмых взрослых. А иногда придёшь чуть позже — и молоко уже разобрали, и тогда родители вечером будут недовольны. Поэтому в СССР я не хочу. Государство, не способное произвести достаточное количество молока, любви у меня не вызывает.
Лично мне очень сильно помогла перенятая от родителей способность разделять страну и государство. В семье очень любили страну и настроены были, я бы сказал, весьма патриотично. Но государство терпеть не могли и относились к нему как к какой-то досадной ошибке. Да, конечно, это наша собственная ошибка — но всё же ошибка. Никаких разговоров об эмиграции у нас никогда не было, и мне даже сложно представить контекст, в котором зашёл бы такой разговор: как же можно куда-то уехать, когда тут твоя страна, твой язык, а твои сограждане — самый прекрасный народ? Хороший народ с плохим государством.
Одна из лучших книг о позднем СССР, написанная профессором университета Беркли Алексеем Юрчаком, называется «Это было навсегда, пока не кончилось». Совершенно гениальное название: оно полностью отражает всё, что произошло тогда со страной, народом и лично со мной. Я жил в Советском Союзе, который был вечен
Глава 4
Горбачёва в стране не любили. У нас в семье — тоже. Обычно, когда говоришь это иностранцам, все страшно удивляются, потому что в их представлении Михаил Горбачёв — волшебный человек, который дал свободу Восточной Европе и благодаря которому воссоединилась Германия. Так оно и есть, и масштаб личности Горбачёва будет по заслугам оценён историей, но в России и СССР никому он особо не нравился. Вернее, так: огромная симпатия к новому руководителю, который так выгодно отличался от маразматиков Брежнева, Андропова и Черненко (период с 1982-го по 1985-й, когда советские вожди умирали один за другим, в народе прозвали «гонками на лафетах»), сменилась грандиозным разочарованием, переходящим в раздражение. Всему виной была нерешительность Горбачёва, который, провозгласив перемены, пытался их избежать. Но это было потом, а сначала, спустя два месяца после своего прихода к власти, он допустил просто фатальную ошибку: начал антиалкогольную кампанию. Опять же, будем честны: с исторической точки зрения антиалкогольная кампания была совершенно правильна, уместна и очень успешна. С семидесятых годов в СССР происходила длящаяся алкогольная катастрофа. По оценке некоторых исследователей, чуть ли не каждая третья смерть прямо или косвенно происходила из-за алкоголя. Запойное пьянство стало если не культурной нормой, то абсолютно обыденным явлением. Выражения вроде «он зашился», «он закодировался», «он развязал», «он допился до „белочки“» были частью повседневной жизни и никого не шокировали. Почти в любой семье были алкоголики. От этой болезни погибали кумиры поколений, такие как певец и актёр Владимир Высоцкий. Одна из главных русских книг второй половины XX века (и одна из моих любимых — я её перечитывал раз триста), «Москва — Петушки», — это просто ода алкоголизму. Поэтому, конечно, Горбачёв должен был что-то с этим делать. Если мы взглянем на графики рождаемости и смертности за последние сорок лет, то в начале девяностых увидим знаменитый страшный «русский крест»: кривая смертности идёт вверх и перекрывает кривую рождаемости.
Горбачёвская антиалкогольная кампания не смогла обернуть этот крест, но сильно сгладила ситуацию — это факт. Мужская смертность снизилась на 12 %, а женская — на 7 %, включая как смерть от естественных причин, так и ДТП, производственные травмы, убийства. Однако методы, которыми велась эта кампания, были ужасны и в буквальном смысле взбесили десятки миллионов. Пропаганда работала в лучших советских традициях, вырезая сцены употребления алкоголя из любимых всеми фильмов. От людей требовали устраивать безалкогольные свадьбы, запрещали банкеты в связи с торжественными мероприятиями, дни рождения. Это был триумф лицемерия: по всей стране руководители грозили подчинённым увольнением за алкогольные вечеринки, но сами выпивали в компаниях и смеялись над собственными распоряжениями. Отлично помню, как в те времена мои родители и их друзья, собираясь отмечать Новый год в военной части, со смехом рассказывали друг другу, что несут с собой водку и вино, перелитые в чайники. Об этом знали абсолютно все, но нужно было выполнить формальное требование — никакого алкоголя на столах. Так что все сидели и пили «чай».
В винодельческих регионах массово и совершенно варварски вырубалась виноградная лоза. Цены на алкоголь были существенно повышены, магазины резко перешли на продажу спиртного с 14 часов. По замыслу организаторов кампании, всё это должно было привести к тому, что алкоголь станет физически недоступен и люди будут вынуждены меньше пить. На практике главными пострадавшими оказались умеренно пьющие: спиртное стало дефицитом, и люди испытывали настоящие трудности, пытаясь купить бутылку шампанского ко дню рождения. Зато расцветшее самогоноварение удовлетворило спрос непритязательных клиентов. Поразительно, но в этом случае невидимая рука рынка сработала даже в социалистическом Советском Союзе: те, кто хотел бухать, продолжили бухать, просто теперь они пили всякую дрянь. В той же поэме «Москва — Петушки», написанной, впрочем, раньше, есть совершенно гениальная фраза: «Почему-то в России никто не знает, отчего умер Пушкин, а как очищается политура — это всякий знает». И действительно, рецепты превращения любой жидкости в пригодный для питья алкоголь (ну как пригодный — просто чтобы не умереть) были известны абсолютно всем. В рамках борьбы с самогоноварением перестали продавать дрожжи — но ведь дрожжи нужны для готовки, и особенно важны они были в стране, где купить еду было нелегко и от домашней готовки зависело многое. В одночасье Горбачёва невзлюбили миллионы домохозяек, которые в теории должны были стать его главными сторонницами, ведь он делал всё, чтобы их мужья не пили.