Патриотический подъем в странах Антанты в начале Первой мировой войны
Шрифт:
Ошибочно было бы называть «группу Морли» пацифистской в прямом смысле этого слова. Оппозицией курсу на вмешательство страны в войну двигали совсем иные, подчас очень разнородные мотивы. Прежде всего, они не выступали против идеи войны как таковой, их больше смущала перспектива войны на стороне России, и в этом они в полной мере были выразителями русофобских настроений, доминировавших в то время среди английских либералов [294] . Не меньшее значение имели для либеральных министров соображения партийной борьбы, и здесь, на наш взгляд, в полной мере проявилось влияние прессы, которая воспринималась современниками как непосредственный и адекватный источник информации о настроениях в обществе. Именно либеральные издания встали во главе антивоенной оппозиции. Из их публикаций следовал вполне однозначный вывод: значительная часть английских либералов не желала поддерживать силой Францию, не говоря уже о России, считали свою страну не связанной какими бы то ни было формальными обязательствами с Антантой, воспринимали европейский конфликт как не имеющий отношения к британским интересам [295] . Перед лицом столь явно выраженной позиции любые открытые шаги, направленные на вовлечение страны в войну, означали бы политическое самоубийство для либерального Кабинета. Никакие рассуждения о государственных интересах не могли перевесить в глазах большинства либеральных политиков перспективу раскола правительства и связанных с ним политических потерь.
294
Riddell G. The Riddell Diaries, 1908–1923. London, 1986. P. 87;
295
Wilson T. The Downfall of the Liberal Party, 1914–1935. Ithaca, 1966. P. 30–31.
Это обстоятельство ярко и полно проявилось 31 июля 1914 года. Тогда на заседании Кабинета был впервые поставлен вопрос о нейтралитете Бельгии [296] . Министры сошлись во мнении, что если все остальные державы откажутся соблюдать договор 1839 года, гарантировавший нейтралитет Бельгии, то и Великобритания не будет считать себя обязанной его придерживаться, и, если возникнет необходимость принимать решение, надо исходить не из договорных обязательств, а из соображений реальной политики [297] . Иными словами, идея защиты нейтралитета Бельгии, которая в последующие дни полностью перевернула настроения английского общества, в тот момент не произвела особого впечатления на политиков: связывать себя обязательствами в условиях, когда отношение к этому вопросу большинства населения оставалось неизвестным, никто не хотел.
296
Asquith H. H. Memoires and Reflections. 1852–1927. Vol 2. Boston, 1928. P. 10.
297
Nomicos Е. V., North R. C. Op. cit. Р. 151; Grigg J. Lloyd George: From Peace to War. 1912–1916. London, 1985. P. 146–147.
Все эти дни английское правительство в лице главы Форин Офис Э. Грея отказывалось давать какие бы то ни было гарантии России и Франции относительно военного участия страны в войне с Германией и Австро-Венгрией. В своих беседах с иностранными послами Э. Грей постоянно ссылался на состояние английского общественного мнения [298] . Так произошло и во время «весьма болезненного» [299] , по его собственным словам, разговора с французским послом П. Камбоном 31 июля 1914 года Э. Грей заявил, что Франция не может рассчитывать на военную поддержку со стороны Англии, так как та не связана никакими формальными обязательствами, ее интересы напрямую не затронуты, а общество не поддерживает вмешательства в войну [300] . П. Камбон сказал в ответ, что отказывается сообщить эту информацию своему правительству, и подчеркнул, что рано или поздно Великобритания всё равно будет вовлечена в войну, но ее престиж будет потерян [301] .
298
АВПРИ. Ф. 133. On. 470.1914 г. Д. 378. Л. 284.
299
Asquith H.H. Op. cit. P. 10; Steiner Z.S. Britain and the Origins of the First World War. Basingstoke, 1977. P. 233.
300
Lowe C.F., Dockrill M.L. The Mirage of Power. Vol. 3. The Documents. British Foreign Policy. 1902–1922. Boston, 1972. P. 491.
301
Ibid.
1 августа последовало объявление войны Германией России. Английскому правительству теперь было необходимо окончательно определить, по крайней мере для себя, отношение к положению дел в Европе. Этого настоятельно добивались и партнеры по Антанте, и страны Тройственного союза. Нельзя было дальше медлить и с формулированием своей позиции по отношению к Бельгии. 2 августа Кабинет постановил, что «значительное» нарушение ее нейтралитета будет представлять для Англии casus belli [302] . Тогда же правительство уполномочило Э. Грея передать французскому послу, что английский флот обеспечит защиту французского северного побережья [303] . Одновременно было постановлено провести мобилизацию армии и флота, однако вопрос о вступлении в войну вновь был отложен [304] . Утром 2 августа, когда принимались эти решения, Кабинет находился на грани раскола [305] . В этом отношении как нельзя кстати пришлось письмо от лидеров консервативной оппозиции с заверением полной поддержки любых действий правительства, направленных на подготовку страны к вступлению в войну [306] .
302
Ibid.
303
Asquith Н.Н. Memoires and Reflections. 1852–1927. Vol 2. Boston, 1928.
P. 12.
304
Beaverbrook W.M. A. Op. cit. P. 21.
305
Asquith H. H. Op. cit. P. 12; Nomicos E. V., North R. C. Op. cit. P. 206.
306
Nomicos E.V., North R.C. Op. cit. P. 206.
Моментом истины для Э. Грея и сторонников вмешательства в континентальную войну стало выступление министра иностранных дел перед обеими палатами Парламента 3 августа 1914 года [307] . Сама речь, и по воспоминаниям сотрудников Э. Грея, и по мнению последующих исследователей, была совершенно невнятной и тусклой, и едва ли была подготовлена заранее [308] . Тем не менее она имела оглушительный успех. В начале выступления глава Форин Офис, словно зондируя настроения Палат, обратился к поэтапному изложению истории англо-французских отношений в последние годы. Он подчеркивал, что Англия не связана абсолютно никакими формальными обязательствами и с этой точки зрения может оставаться нейтральной [309] . В то же время, Э. Грей старался внушить членам Парламента, что этого делать не стоит, так как речь шла не о судьбе Франции, а о коренных интересах самой Англии, ее безопасности и торговли [310] . Только под самый конец своей речи он «вспомнил» о проблеме Бельгии [311] . Именно в вопросе о защите нейтралитета этой страны, по его мнению, крылись моральные обязательства Англии, именно за ним стояла честь и гордость страны. Эта последняя мысль обеспечила Э. Грею поддержку подавляющего большинства обеих Палат [312] .
307
Parliamentary Debates. Official Report. House of Commons. Ser. V. London. [Далее – H.C. Deb.] Vol. 65. Col. 1809–1827.
308
Steiner Z. S. Op. cit. P. 238; Hazlehurst C. Op. cit. P. 43–44.
309
H. C. Deb. Vol. 65. Col. 1809–1815.
310
Steiner Z. S. Op. cit. P. 238; Hazlehurst C. Op. cit. P. 45.
311
H. C. Deb. Vol. 65. Col. 1818–1823.
312
Steiner Z. S. Op. cit. P. 238.
Впрочем,
313
Н.с. Deb. Vol. 65. Col. 1829–1831,1833,1848–1853.
314
Ibid. Col. 1833–1837,1841—1846; 1866–1869.
315
Ibid. Col. 1839–1841.
В Англии значение этого консенсуса, ставшего наглядной демонстрацией существования фундаментального единства коллективных ценностей различных групп английского общества, проявилось в наибольшей степени. Ссылки Э. Грея и других английских дипломатов о влиянии общественного мнения на формирование внешнеполитического курса страны представляются вполне обоснованными и правдоподобными, даже если они имели в виду не настроения широких слоев населения, а мнение либеральной оппозиции курсу на вовлечение страны в войну. С одной стороны, ряд военных приготовлений был предпринят задолго до того, как вопрос об участии страны в войне стал предметом широкой дискуссии в обществе. В этих мерах нашло отражение убеждение части политической элиты Великобритании в необходимости и неизбежности участия Англии в войне на стороне Антанты. Но эти меры не выходили за рамки полномочий чиновников соответствующих ведомств и не требовали одобрения парламента, тем более – общественного мнения. Их можно было представить как исключительно меры предосторожности.
С другой стороны, собственно вопрос о войне не мог быть решен положительно без одобрения большинства кабинета министров и парламента. Министры же, в свою очередь, перед лицом оппозиции либеральных и лейбористских СМИ, не хотели брать на себя ответственность за вступление в непопулярную войну. Поэтому-то вступление Англии в войну летом 1914 года стало возможным лишь тогда, когда ее популярность стала очевидной и неоспоримой. Именно массовая общественная поддержка новой войны во многом и обусловила вовлечение Англии в войну уже в августе 1914 года. Конечно, речь вовсе не идет о совершенно фантастичной и просто циничной идее Д. Ллойд Джорджа, высказанной им в воспоминаниях, будто миролюбивые и мудрые государственные мужи скрепя сердце пошли на поводу у шовинистически настроенных народных масс и были вынуждены вступить в войну [316] . Политическое руководство ясно осознавало неизбежность участия страны в войне и готовилось к ней, поддержка общества была ему необходима для последнего шага – формального объявления войны. Но принципиальной разницы в отношении к войне элиты и широких масс не было, они в равной степени оказались готовы принять ее.
316
Lloyd George D. War memoirs. Vol. 1.1914–1915. Boston, 1933. P. 60.
Еще 2 августа на Трафальгарской площади собирались многотысячные демонстрации пацифистов и антимилитаристов, а уже 3 августа, когда в обществе осознали реальность угрозы Бельгии, от этих демонстраций не осталось и следа [317] . Когда в тот же день министры направлялись в Парламент, чтобы послушать речь Э. Грея, на улицах их окружали восторженные толпы [318] , было ясно, что война популярна. Б. Рассел, непреклонный противник милитаризма, вспоминал, что люди вокруг были в восторге от перспективы войны [319] . Об этом же говорил в своем выступлении в Парламенте А. Понсонби [320] . В те дни (3–4 августа 1914 года) консенсус в английском обществе не был абсолютным в том смысле, что, во-первых, к нему не присоединились некоторые левые группы и их лидеры [321] , во-вторых, ареной его проявления стала, прежде всего, столица. И тем не менее мы считаем допустимым называть его общенациональным.
317
АВПРИ. Ф. 133. On. 470. Д. 9. 1914 г. Л. 63; Medlicott W.N. Contemporary England, 1914–1964. New York, 1967. P. 12.
318
Asquith H.H. Memoires and Reflections. 1852–1927. Vol 2. Boston, 1928.
P.25.
319
Russell B. The Autobiography of Bertrand Russell, 1914–1944. Toronto, 1968.
P.4.
320
H.C.Deb.Vol. 65. Col. 1841.
321
Carsten F. L. Op. cit. P. 25–27.
Тот факт, что имеющиеся в нашем распоряжении источники описывают патриотический подъем и воодушевление, с которым англичане приветствовали войну во имя защиты Бельгии, характеризуют, как правило, только ситуацию в Лондоне, не означает, что подобные эмоции и настроения были исключительно прерогативой столичных жителей. Речь идет о манифестации того мировоззрения, что было характерно для развитых обществ рассматриваемой эпохи в целом. Как и парижане во Франции, в Великобритании лондонцы просто раньше и в более полной и законченной форме демонстрировали ту реакцию, что впоследствии станет характерной для всего английского общества. В этом отношении никакой принципиальной разницы между столицей и провинцией не было. Ни у кого из современников не возникало даже тени сомнений, что реакция провинции не будет отличаться от волны патриотического энтузиазма в Лондоне. Существовало подсознательное ощущение культурного, мировоззренческого единства. Левые группы, выступившие с осуждением войны как империалистической, не имели широкой поддержки даже среди рабочих, да и внутри них самих не было единства по этому вопросу, поэтому они никак не могли оказать серьезного влияния на общественные настроения [322] .
322
Carsten F. L. Op. cit. Р. 26–28.