Патрис Лумумба
Шрифт:
Есть расизм белых, но нельзя забывать о существовании расизма черного. О нем гораздо меньше говорят и пишут, но он есть, этот страшный в своем примитивизме черный расизм. Иной африканец готов учинить физическую расправу над белым только потому, что он белый. Иной — что у него особняк и автомашина, что у него деньги и образование, связи и положение в обществе. Не каждый африканец, нет, но любителей погромов в кварталах для белых вполне достаточно. Их не меньше, чем европейцев, готовых перестрелять сотни африканцев. Разноцветные грани расизма никем не измерены, не взвешены.
Одно время Патрис заинтересовался работами французского мыслителя-энциклопедиста Шарля-Луи Монтескье. В частности, его привлек трактат «О духе законов».
Ему импонировало
Выводить принципы из природы вещей, а не из предрассудков — это же подлинная философия банту! Но о ней ничего не знал французский мыслитель, писавший двести с лишним лет назад. Дух закона должен вбирать в себя дух народа. Лумумба знал, что все мироощущение африканца базируется не на отвлеченных понятиях, а на фактическом материале. Предельная конкретность мышления испокон веков присуща жителю жаркого континента. Витание в облаках ему не свойственно. Философ не только тот, кто сочиняет книги и читает лекции в университетах: им может быть и простой крестьянин, рассуждающий о смысле бытия.
«Крайности сочинений», о которых писал Монтескье, порой ставили Патриса Лумумбу в тупик. Иные европейские авторы захваливали африканцев и превращали их в ангелов, лишенных недостатков. Другие отводили европейцам роль благодетелей. Третьи кляли на чем свет стоит и африканцев и европейцев. «Крайности сочинений» сказывались и влияли на мировоззрение учащихся, студентов, интеллигенции. В кругах эволюэ, к примеру, велись дискуссии о географических открытиях. Лумумба читал Генри Мортона Стэнли, Давида Ливингстона, Страбона, Марко Поло, Васко да Гама, Генри Джонстона и Альфреда Шарпа, Маринеля и Делькоммюна, Юнкера, Спика, Бейкера, Клаппертона и многих других открывателей Африки. Обилие имен. Но вызывало досаду то обстоятельство, что среди исследователей не было ни одного африканца. Это задевало патриотические чувства. Географическая карта пестрит европейскими именами. В Конго не было ни одного крупного города с местным названием: Леопольдвиль, Стэнливиль, Кокийавиль, Аль-бертвиль, Костерманвиль, Элизабетвиль… Континент, как утверждалось в школьных учебниках, открыт и исследован европейцами без участия африканцев. История целого континента началась с прихода европейцев. А что было до этого? Невежество, варварство, нищета и, как утверждают многие путешественники, людоедство…
Условность и натяжка в заслугах географических экспедиций бросалась в глаза. Вообще есть стремление всячески умалить вклад в географические открытия африканцев. Из отчетов следует, что знаменитые путешественники влекомы были какой-то интуицией, помогающей им совершать сенсационные открытия в дебрях Африки. Были случаи, когда африканский следопыт вел, что называется, за руку заморского пришельца, показывал все, что того интересовало, а в Европе «открытие» приписывалось тому или иному путешественнику. Европеец своим поведением зачастую отталкивал от себя население: африканцы или скрывались в лесу, или прикидывались ничего не знающими. И пошли домыслы о лености и косности африканцев. Под боком у них великие реки и озера, кратеры и горы, а они не знают об их существовании, и приходится европейцам заниматься открытиями! Эти приемы Лумумбе представлялись непорядочными. Происходило ограбление африканца. Расписывалась мнимая пассивность банту.
А как падки европейские авторы до африканского быта, до тайных обрядов! Лумумба и хохотал и возмущался, когда читал сочинения врачей и миссионеров об африканских свадьбах, об интимной
Свадьба самого Лумумбы была веселой и торжественной. Его избранница, Полин Опанга, покорила всех скромностью, учтивостью, уменьем вовремя сказать нужное слово. Это произошло в 1952 году. Лумумбе было 27 лет. Он всегда называл Полин «моя девочка», всегда — даже когда появились дети. Играли свадьбу дважды — в Стэнливиле и в родной деревне Оналуа. Приехали друзья из Леопольдвиля. Там функционировал кружок САКО — общество авторов и композиторов Конго. Был и театральный институт, вокруг которого группировались любители африканской музыки, пения и танцев. Артист Пьер Канку, прибывший в Стэнливиль со своей труппой, был родом из провинции Касаи и пел песни на языке чилуба. Он и открыл свадебные торжества…
…А книга о банту не давала ему покоя: он начал собирать материалы, намереваясь опубликовать ее в Брюсселе. Ему есть что рассказать и есть о чем поспорить… Нужно правильно понимать факты, природу вещей, как писал Монтескье. В Европе все еще удивляются, почему африканцы ходят в одних набедренных повязках…
Его друг Морис Мполо рассказывал, как много надо положить труда, чтобы приучить солдат носить обувь. При первой же возможности солдаты снимают ботинки, вешают их на штык и совершают многокилометровые переходы босиком. Настоящий африканский охотник никогда не пойдет в лес обутым: голая нога ступает мягко на землю, покрытую листьями и сушняком, и охотник бесшумно может приблизиться к хищнику на близкое расстояние. К слону, стоящему против ветра, можно подползти вплотную и рубануть тяжелым ножом по сухожилиям задних ног Слон оседает в беспомощности, крутится на месте, и охотники добивают его.
Признаком отсталости считалось и то, что в африканском лексиконе отсутствуют слова «колесо», «колодец», «телега». Но если нет лошадей, то зачем обзаводиться телегами и колесами? Африканцы все грузы переносят на себе. И колодцы не нужны — питьевой воды вполне достаточно и без них. Бельгийцы расписывали «конголезских дикарей», тысячами согнанных на строительство железной дороги Леопольдвиль — Матади. Подрядчики привезли тачки: до этого их в глаза не видел ни один конголезец. Тачки набивали землей или щебенкой, взваливали на голову и несли в указанное место. Когда появились электрические карманные фонарики, то образованные бельгийцы насмерть запугивали ими африканцев. Фонарей боялись пуще огнестрельного оружия. Подойдет цивилизованный господин к африканской хижине в то время, когда там все спят, и начнет щелкать огненной игрушкой. Ночь, ничего не видно. В хижине поднимается паника. Семья выбегает наружу. Раздаются крики. А визитер заливается хохотом, довольный, что выискал еще одно доказательство дикости африканцев…
Африканец не так смеется — налицо проявление дикости. Он не владеет европейским языком — разве это не веское доказательство отсталости? Африканская женщина, тем более если она замужняя, ходит обнаженной до пояса — на что это похоже? Мать носит детей на спине, взваливает всю поклажу на голову — ну не варварство? Считаются католиками, а живут с тремя-четырьмя женами. А какое пренебрежение к обогащению, к накоплению! Ему бы вырученные деньги положить в банк или купить на них акции процветающей компании, а он собрал со всего Конго родню и кормит ее. Эбеновое дерево, баснословно дорогое в Европе, африканец, не раздумывая, бросает в костер. Клыки слона идут у него на изгородь. Какая непрактичность! Разве эти люди когда-нибудь будут жить нормально? И какое неимоверно тяжелое бремя выпало на долю Бельгии! Нет, Бельгия не наживается за счет Конго, наоборот — она отдает чуть ли не последние накопления, чтобы цивилизовать конголезцев…