Патрис Лумумба
Шрифт:
Таким образом, бельгийский капитал, вложенный в катангскую промышленность, слился с потоком американского и мирового. Дом Рокфеллеров через «Танганьика консешнз» связан с «Юнион миньер». Дэвид, Лоуренс и Нельсон Рокфеллеры владеют акциями нескольких монополистических компаний в Конго. Рокфеллеровский нефтяной трест «ЭССО» прорвался в Конго. В 1959 году Дэвид Рокфеллер приезжал в Леопольдвиль, совершил ознакомительную поездку по стране. Он выдвинул идею о строительстве сверхмощной электростанции на водопадах Инга (район порта Матади, Нижнее Конго), о разработке конголезских бокситов. Джон Гансхоф Ван дер Мерш, сын бельгийского министра по африканским делам, переехав в Соединенные Штаты и став одним из руководителей банка «Диллон, Рйд энд К°», также наведывался в Конго, изучая возможности новых американских вложений в конголезскую экономику.
В Конго внедрялась мировая банкирская знать именами, ставшими символами баснословного богатства. Группа Оппенгеймера
За лондонскими Ротшильдами последовали парижские — последние стали сотрудничать с Ламбером и «Сосьете женераль». В Конго заявили о себе банкирские дома Мирабо, Малле, Верна, Лазара, Хоттингера и многих других. Крупп из Западной Германии, ФИАТ из Италии, швейцарская фирма «Цемент Обург», голландские «Филиппе», «Хейнекен», шведские, канадские, израильские, японские фирмы… Это было нашествием, денежными гонками в обнищавшей колониальной вотчине. Лабиринт, в котором терялись богатства страны вместе с ее обитателями.
Разные эксперты по-разному оценивали состояние так называемого «конголезского портфеля», но никто не называл суммы, меньшей 32–35 миллиардов бельгийских франков. В загадочный портфель стекались доходы отовсюду: «Специальный комитет по Катанге», созданный еще в 1900 году, являлся единственным органом, предоставляющим право на строительство новых промышленных предприятий, на отвод земельных участков. Как правило, до 20 процентов акций новых компаний переходило в руки комитета. Куда угодит этот конголезский портфель? Кто будет вести борьбу за возвращение его Конго? Было над чем призадуматься. Лумумба делал пространные выписки из книг, присылаемых адвокатом, анализировал астрономические цифры доходов катангских предприятий. Он готовил материалы к исследованию о Катанге. Уже после гибели Лумумбы в Брюсселе вышла его книга под названием «Под угрозой ли Конго, земля будущего?». Африканскому автору удалось многое сказать о положении своей родины.
В самом начале 50-х годов все заговорили о новых веяниях в бельгийской колониальной политике. Речь шла об отношении к развитым африканцам — эволюэ. Молодое поколение жадно тянулось к знаниям: юноши усиленно изучали французский язык, сдавали заочно экзамены, бросали родные деревни и уходили в города. Три-четыре конголезца обладали даже европейскими дипломами. За образованного конголезца шла борьба. К кому должны примкнуть африканские дипломанты? В деревни они не желали возвращаться. Колониальные власти нашли выход в том, что взяли на учет всех юношей, получивших какое-либо образование, выдавая им специальное свидетельство — карточку гражданского состояния. Положение об этих бумажках предписывало, что они могут быть вручены лишь тем африканцам, которые зарекомендовали себя «благопристойным поведением и привычками, доказывающими желание достигнуть более высокого уровня цивилизации». Это была проверка на лояльность, принимающая унизительные формы. Собиралась комиссия, состоящая из бельгийского директора компании или администратора, из местного вождя, преданного властям и проверенного ими неоднократно, из служителей культа, из знатных граждан города. Когда писалась книжка, во всем Конго не было и тысячи обладателей карточек гражданского состояния.
Удивительное кощунство в обращении с африканским населением: миллионы конголезцев остались вне гражданского состояния! В африканской семье, состоящей из десяти или двенадцати человек, лишь один ее член, окончивший миссионерскую школу, удостаивался чести именоваться гражданином, да и то условно. Было немало случаев, когда пресловутые карточки отбирались обратно, так как конголезец, по мнению главарей моральной слежки, не оправдал надежд…
Лумумба подсчитал тогда: должно пройти одно тысячелетие, чтобы сто тысяч конголезцев удостоились такого гражданства. А после ста тысяч лет все жители Конго будут иметь бельгийские карточки. О бельгийских филантропах, которые выдавали специальные аттестаты африканцам, Лумумба писал: «Для них все негры были макаками, а наиболее интеллигентные из них — эволюэ — в первую очередь. Их жены были еще более опасными. Они совершенно обленились, так как всю работу за них выполняли слуги-африканцы. В Бельгии им самим приходилось вести хозяйство других, а в Африке они мнили себя герцогинями. Оскорблять нас было для них приятным времяпрепровождением и, уж во всяком случае, совершенно обыденным делом». Бельгийские власти намеревались оторвать от народной массы эволюэ и приспособить их к своим нуждам. Лумумба разгадал этот замысел. Он писал: «Правительство ведет нечистую игру, занимается вместе со своими агентами мелкими интригами, рассчитывая нас умаслить. Оно нам обещает то одно, то другое, издает законы и постановления, выступает с эффектными речами, но его агенты делают противоположное: может быть, они получили секретные инструкции. Ведь их даже в специальных школах в Европе обучают неискреннему поведению по отношению к неграм… До прихода белого человека в Африку африканец страдал физически
Избегая резких выражений, Лумумба между тем рисовал перед читателем ужасающую картину духовного гнета, в котором оказалась выходящая на арену конголезская интеллигенция. «Когда негр обнаруживает, — писал он, — что по своему образованию, зрелости, нравственным качествам, образу жизни, поведению и профессиональной квалификации он равен европейцу, но с ним обращаются не как с этим европейцем, а как с низшим существом, то есть исходя из его этнической принадлежности к так называемой «низшей расе»; когда под влиянием слепой расовой вражды его выбрасывают из «высшего общества», если он на законных основаниях появится в баре, ресторане, гостинице, магазине, кинотеатре и т. д.; когда над ним насмехаются люди, которые нередко хуже воспитаны, менее образованны и более далеки от цивилизации, чем он; когда, несмотря на его способности и старательность, он не может выдвинуться и занять надлежащее место в обществе; когда с помощью ловких аргументов и расистских тезисов ставят предел росту его общественного положения и не позволяют ему руководить даже менее способным белым; когда решительно отказываются признать его основные права как гражданина великой семьи человечества — все это является не чем иным, как той самой болезнью, от которой безотчетно страдает сознание африканца, — это расовая дискриминация».
Что же может в таких условиях сделать конголезская интеллигенция со всей условностью этого названия?
Было два пути. Или вступить в борьбу со всей колониальной надстройкой, или, наоборот, сотрудничать с бельгийской администрацией и до конца жизни носить бельгийскую карточку о гражданстве. Второй путь легче — его диктовал и практический подход к жизни. Политической деятельностью, которая к тому же запрещена законом, можно заниматься долгие годы, не добившись ощутимых результатов. Тюрьма охладит пыл заблуждающегося и наставит его на путь истины. Лояльность к властям вознаграждается незамедлительно. Смотришь, африканца продвигают по службе, увеличивают ему заработную плату, направляют на обучение в Бельгию — за терпимость и послушание. Преуспевающие африканцы, поднакопив денег, занимались бизнесом. Их сокровенная мечта — стать вровень с материально обеспеченными бельгийцами и тем самым подтвердить пропагандистский тезис колонизаторов о том, что и среди африканцев могут появиться свои Ротшильды.
Никто из конголезцев в Стэнливиле так и не сделался владельцем фабрик и заводов, директором банка или компании. Но какое-то подобие того класса, название которому — буржуазия, — появилось. Бельгийцы не видели в богатеющих конголезцах сколько-нибудь серьезных конкурентов. Слабая, лишь нарождающаяся африканская буржуазия не в состоянии была выполнить отводимую ей историей роль: у нее не было сил и средств, чтобы противостоять нажиму иностранных монополий.
Катанга вносила поправки в этот вывод, пригодный для Стэнливиля и других провинций Конго. Катангские вожди вставали на путь обогащения. Правда, у них был противник гораздо сильнее. По богатству и влиянию, по международным связям с «Юнион миньер» никакая другая компания не могла тягаться. Но верно также и то, что в Катанге появились африканские миллионеры. Чомбе, прозванный «денежным сейфом», Годфруа Мунонго и другие обладали состоянием, ставящим их в один ряд с богатыми европейцами. Особенность Катанги состояла и в том, что политическое движение в провинции возглавляли или европейцы, или африканцы из богатых, знатных семей.
На митингах Мунонго приказывал, а не убеждал, что считалось само собой разумеющимся для отпрыска могущественного вождя. Национальное движение докатывалось в Катангу в значительной степени ослабленным. Препятствовала и ничем не прикрытая полицейская слежка. В особом положении находилась катангская жандармерия: она не подчинялась непосредственно бельгийским властям из Леопольдвиля, а состояла при «Юнион миньер». Собственную охранку имели все предприятия. Личная стража была у каждого высокопоставленного администратора. Элизабетвиль всегда претендовал на роль первого города бельгийской колонии. Межплеменные перегородки, ревностно охраняемые вождями, разделяли отсталое крестьянство, сохраняли его консерватизм и порой сбрасывали со счетов в серьезной политической кампании.
Знакомясь с заключенными, расспрашивая их о жизни, Лумумба убедился, что большинство из них — выходцы из Касаи и Восточной провинции. Катангские тюрьмы считались самыми надежными.
…Если бы сейчас оказаться на воле! Мысленно он произносил речи перед рабочими «Юнион миньер», разъезжая по Катанге, встречался с Чомбе, с вождями. Но больше всего его тянуло в родную касайскую провинцию, где его понимали лучше всех и где каждый житель узнавал его издали. Впрочем, теперь вряд ли узнают. Оброс, похудел, одежда поистрепалась. А время движется и в тюрьме: официант из Элизабетвиля отсидел свой срок и пришел прощаться. Они успели подружиться, сблизиться.