Патрис Лумумба
Шрифт:
Мы помним, что закон никогда не был одинаков для белых и черных, он был снисходителен к одним, жесток и бесчеловечен к другим…
Кто может, наконец, забыть казни и расстрелы наших братьев или карцеры, куда безжалостно бросали тех, кто больше не хотел подчиняться режиму бесправия, угнетения и эксплуатации, который использовался колониалистами как орудие своего господства?..
Республика Конго провозглашена, и теперь судьба нашей дорогой родины в руках ее народа…
Мы сделаем так, чтобы в стране воцарился мир, основанный не на винтовках и штыках, а на сердечном согласии и доброй воле…
Я прошу всех вас забыть межплеменные
Завоевание независимости Конго является решающей вехой на пути освобождения всего Африканского континента.
Наше единое, национальное и народное правительство будет служить родине.
Я предлагаю всем конголезским гражданам, мужчинам, женщинам и детям, решительно взяться за работу в целях создания национальной экономики и обеспечения нашей экономической независимости.
Вечная слава борцам за национальную свободу!
Да здравствует независимость и африканское единство!
Да здравствует независимое и суверенное Конго!
Речь молнией разбила публику на две половины: белую, колониальную, недовольную, притихшую, и черную, теперь уже независимую, ликующую. Неистовый порыв привставших со своих мест африканцев сопровождался методическими аплодисментами пушек: артиллерийский салют возвещал о рождении еще одного суверенного государства. Король удалился, сопровождаемый и Жозефом Касавубу. Бельгийский полковник, адъютант его величества, подошел к Лумумбе и потребовал принесения извинений сейчас же и в «надлежащей форме».
— Никаких извинений! — отрезал Лумумба. — Моя речь утверждена кабинетом министров.
Он встал, улыбнулся, словно пытаясь сбить этим огромное нервное напряжение, и стал аплодировать публике. Под возгласы: «Патрис! Патрис! Патрис!» — вышел король. Угомонились пушки. Снова воцарилась тишина. Торжественное заседание парламента, сената и палаты представителей окончилось. Дворец Наций опустел.
Праздник шагнул на улицы. Состоялся военный парад — во главе колонн африканских солдат шли бельгийские офицеры. Католики, одетые в белые сутаны, вели своих воспитанников. Играли африканские джазы. Пели, плясали. Церемониал был бессилен дать что-либо новое и необычное: так или приблизительно так совершались торжества и до Конго, и после — на других территориях, становившихся тоже суверенными государствами.
Конголезская независимость начала отсчитывать свое время.
День рождения
Выматывали приемы, отнимая драгоценное время. Лумумба несколько раз беседовал с бельгийским премьер-министром Эйскенсом, министром иностранных дел Виньи, послом Жаном Ван ден Бошен, министром-резидентом, старым знакомым Вальтером Гансхофом Ван дер Мершем, который отреагировал на речь Лумумбы словами: «За такие вещи сажают в тюрьму». Узнав об этом, Лумумба ответил: «За такие вещи чиновников выгоняют из страны». Тайная словесная война продолжалась, но праздничная колесница катилась по блестящему асфальту апробированного этикета, удерживая стороны в рамках светского приличия. Соблюдалась корректность. Был доволен Пьер Виньи: его переговоры с конголезским коллегой Бомбоко протекали в духе полного взаимопонимания и завершились подписанием соглашения, согласно которому Бельгия будет представлять Республику Конго на международной арене. Кабинет министров узнал об этом позднее. Виньи
Нашествие визитеров! Специальный представитель президента США и глава американской делегации Роберт Мэрфи, адмирал Родригес, представляющий Португалию, целая свита из Организации Объединенных Наций, принц Луи Рвагасоре из Бурунди, король Кигери V из Руанды, послы из стран Европы, Азии, Африки независимой и Африки еще закабаленной, главы имеющихся в Конго религий, депутации от провинций… Мир в лицах, облеченных высокими полномочиями, проходил перед премьером только что родившегося суверенного Конго и заявлял ему о признании, о желании сразу же установить дипломатические и иные отношения, основанные на равенстве и дружбе…
2 июля Лумумба раньше обычного покинул свой рабочий кабинет, забрав папки с бумагами, и, сказав секретарю, что будет только завтра, поехал домой. Он не мог отказать жене в просьбе провести вечер в семейном кругу, чего так давно не было. Полин уже высказывала свое недовольство тем, что она и детишки все реже и реже видят его, что новая должность Патриса ее не радует, а огорчает, что вскоре она будет писать ему любовные письма на работу, где он пропадает днями и ночами, а домой приходит усталый и хмурый.
Жены ворчат, невзирая на чины и звания супругов! А сегодня был особый повод для совместного времяпрепровождения: Патрису исполнилось 35 лет. И он ощутил на себе, что такое быть премьер-министром и заниматься совершенно обычными, прозаическими делами, как-то: покупать цветы для супруги, сладости для детей, обновки для них, вино для гостей. И тут, как непреодолимый крепостной вал, стоял протокол! То, что раньше считалось само собой разумеющимся и исполнялось механически им лично, теперь вызывало протест со стороны всегда следовавших за ним секретаря и охранника. Лумумбе пришлось сидеть в машине. Удовольствие самому производить покупки, полюбоваться на товар, перекинуться при этом парой фраз с продавцами было отнято у него неписаным законом.
У него перед глазами встала такая сцена. Решался вопрос о заработной плате министров, сенаторов, членов палаты представителей, государственных секретарей, глав провинциальных правительств и их министров. Не потребовалось и минуты, как все было улажено при полном единодушии собравшихся: ставка министра была определена в 500 тысяч франков ежегодно. Обоснованием служило то обстоятельство, что высшее бельгийское лицо в колонии, генерал-губернатор, получал точно такую же сумму. Средний служащий в Леопольдвиле зарабатывал в год 25 тысяч франков — ровно в двадцать раз меньше. Рабочий в столице довольствовался 50–60 франками в день. Безработные соглашались трудиться где угодно за 20–30 франков. Как же тянет на эти жалкие франки рабочий люд?
Конголезские избранники ухватились за рукоятки кожаных портфелей: всего их в центре и на местах было 120. Помимо заработной платы, они получали еще различные, кем-то придуманные вознаграждения и командировочные в размере 150 тысяч франков в год. Астрономические расходы на содержание административного аппарата, своего, национального, африканизированного. А кусок голландского вакса, из которого женщины шили платья, стоил 325 франков. Самым дешевым и доступным была маниока — 4 франка за килограмм. Рис продавался по 9 франков за килограмм. Банка тушеной говядины стоила 26 франков: высокая цена отпугивала конголезцев от мясных блюд.