Патрис Лумумба
Шрифт:
Собственно, настоящие браки были редки: в большинстве речь идет о временных связях. В Конго не существует бракоразводного института. Африканские браки базируются на традициях, на моральных обязанностях одной семьи, одного клана перед другими. Главную ответственность за воспитание детей несет женщина. Ребенок знает мать, и ее присутствие он ощущает всю свою жизнь. Во многих случаях отец — понятие номинальное. Многоженство стирает личность родителя. Кроме того, супруг может оставить одну семью и обзавестись второй, а то и третьей. Дети остаются с матерями, которые и выступают в роли настоящих глав семей. Отец не несет материальных обязанностей перед брошенным на произвол судьбы потомством.
Нетрудно открыть ночное кабаре «Белое и черное», пригласив туда танцовщиц из Европы и Африки. Но мир знаком с черно-белым обществом Соединенных Штатов Америки, где, конечно же, не все американцы расисты и не все негры проникнуты жгучей
Лумумба выступал в Стэнливиле, где его знали, уважали, где большинство жителей шло за ним и беспредельно верило ему. Полно знакомых по работе, по партии. В политическом отношении этот город всегда опережал официальный и более сдержанный Леопольдвиль — лозунг «Долой бельгийских колонизаторов!» прочно вошел здесь в обиход ораторов, и никто не боялся произнести его. Этим призывом закончил свою речь и Лумумба. Вдруг из взволнованной публики раздался женский голос:
— Не все бельгийцы плохие!
Наступило замешательство. Лумумба ответил:
— Я не утверждал этого. Вы меня неправильно поняли. Подойдите сюда, мы объяснимся. А, это ты, Донасия! Я так рад тебя видеть…
Эта молодая бельгийская женщина прибыла в Конго на работу по контракту с колониальной администрацией на родине она не могла найти себе занятия. Вышла замуж за конголезца Мондеке и нарожала ему кучу детишек. Лумумба заходил в их семью. Он спрыгнул с импровизированной трибуны, подошел к Донасии и пожал ей руку.
— Я конголезцев не эксплуатирую, Патрис, и тебе это хорошо известно.
— Ну, полно, Донасия, сердиться! Я критикую монополии, систему эксплуатации в целом, а не отдельных людей…
— Про монополии я бы сказала не менее резко, чем ты. Тут у нас нет расхождений. Но ты задел всех бельгийцев. А мы с мужем не можем сколотить денег на билет до Брюсселя. У меня там больная мама…
В Стэнливиле только и разговоров было об этом происшествии на митинге.
Конфликтов и тяжб между конголезцами и европейцами становилось все больше и больше. Кто-то уже, чувствуя недоброе, ликвидировал свои дела, упаковал грузы и отправлял их через Леопольдвиль и Матади в Антверпен: морем дешевле. Старые отношения в «бельгийско-конголезском сообществе» лопались еще до официального объявления независимости, а как сложатся новые — никто не мог предвидеть. Председатель социал-христианской партии Бельгии Лефевр обратился с открытым письмом к союзу синдикалистов Восточной провинции, в который входили европейские предприниматели и часть служащих. Вот текст этого обращения к соотечественникам в Конго, датированного 12 мая 1960 года: «Господа, ответственные бельгийцы в Конго, которые сеют панику или позволяют, чтобы ими овладела паника, являются или преступниками, или никчемными людьми. Они компрометируют труд Бельгии в Конго, подрывая бельгийский авторитет зрелищем морального падения. Многие территории в Африке и в Азии уже перешли от колониального режима к полной независимости без всякого кровопролития. Я не вижу причин, доказывающих, что в Конго будет иначе. К тому же все предосторожности были сделаны для поддержания порядка — и это при помощи европейцев, сумевших сохранить хладнокровие».
Причин назревающего кризиса не видел не только господин Лефевр. Конголезская пирога заметно оседала под тяжестью больших и малых проблем, политических и расовых, экономических и социальных, финансовых и племенных, общественных и семейных. Но течение несло и несло ее вперед.
Лумумба не знал покоя. Летал самолетами. Из городов отправлялся в провинцию на автомашинах, украшенных лозунгами партии. Митинги длились по шесть-десять часов. Ночевал в деревнях у костров, где снова начинались беседы, длившиеся до утра. Назавтра то же самое. Собравшиеся настоятельно просили, чтобы перед ними выступил непременно Лумумба: других ораторов слушали не с такой охотой. И он говорил, вызывая на полемику, на спор крестьян. Каждый митинг убеждал его, что в народе пробуждается чувство человеческого достоинства, укрепляется понятие национализма с явным оттенком местничества. Этот национализм не был общеконголезским, он всегда, упирался в то или иное племя, в гордость за своего вождя, который в какой-то схватке наголову разбил иноплеменных соседей.
В Конго не было общенационального героя. Отдельные вожди, как случалось в истории, объединяли родное им племя, а перед угрозой нашествия вступали во
В районе Кванго Лумумба услышал повествование о киамфу Наимба Нкумби, который сколотил войско и долго сопротивлялся бельгийскому отряду. В одном из сражений король был убит. Его нож, символ власти и одержанных побед, бельгийцы передали враждовавшему с Наимба Нкумби вождю Луко Киза. Тот не любил верховного повелителя племени баяка, но еще больше ненавидел бельгийцев. Чтобы не запятнать себя сотрудничеством с иноземцами, Луко Киза сбежал в Анголу. Его сыновья не желали брать ножа Наимба Нкумби из рук бельгийцев. Свыше шестнадцати лет скрывались они в лесу. Когда район был усмирен и в нем утвердилась бельгийская администрация, народ все равно признавал своими вождями сыновей Луко Киза. В лес им носили подати, приводили жен, гнали в джунгли провинившихся, чтобы вожди определили наказание. Теперь полномочная делегация племени баяка прибыла к Лумумбе за советом: кого выдвигать в парламент — наследников Наимба Нкумби или братьев Луко Киза?
Конголезская провинция навечно вписала вождя в свою повседневную действительность, теперь же у него появлялся реальный соперник не из числа прибывших из-за океана чиновников, а из среды своих соотечественников. Лумумбу считали большим вождем, его слушали и слушались. В провинции Киву после одного собрания к Лумумбе подошел плохо одетый африканец.
— Выслушайте меня, бвана Патрис, умоляю вас…
Лумумба провел с ним весь вечер. Проспер — так звали конголезца — лишь на днях прибыл в родную провинцию из Уганды, где он скрывался от бельгийских властей. Ему мстили за отца, вождя глухой деревни. Бельгийские геологи искали золото. В свой отряд они взяли предводителя деревни, заявив ему, что не отпустят до тех пор, пока он не покажет места, в которых конголезцы добывают золото. Охотники до благородного металла были поражены внешним видом плохо питающихся и почти неодетых жителей. Морщинистая кожа рук и ног престарелой женщины украшена золотым ожерельем весом не меньше килограмма! Пепельница вождя — еще два с лишним килограмма. Местный кузнец не успевал справляться с заказами, горн горел круглые сутки, а мехи, сделанные из листьев банана, приходилось то и дело менять. Он отливал серьги и кольца, пуговицы и булавки, мундштуки и расчески. Все изделия отличались массивностью. В бедной деревне человек рождался и умирал в золоте и с золотом. Появившемуся на свет приносили дары — золотые колечки на шею, руки и ноги. По поверью, золото давало здоровье. Умершему оно давало спокойствие в загробной жизни. В могилу клали золотые маски, предметы домашнего обихода, украшения.
Никто из этих лесных людей не знал, что закапывать золото в могилы — значит проявлять дикость, отсталость. Геологическая группа решила положить конец столь расточительному и нелепому способу обращения с благородным металлом. Вскрывались могилы, оказавшиеся настоящими копями. Конголезцы отдавали украшения за табак, за спички, за яркие кусочки материи. Но всего этого было мало: геологи хотели видеть золотоносную землю. Вождь согласился показать место, откуда приносят слитки. Он привел партию к озеру, а сам бросился в воду и утонул. Обескураженные геологи вернулись в деревню и не обнаружили там ни единого жителя — все ушли в лес. Гибель вождя послужила сигналом к вооруженному выступлению против чужаков. Конголезцы истребили весь отряд. Золото вернулось к хозяевам. Через несколько лет бельгийцы снова навестили деревню: они нашли конголезца, который показал им золотые россыпи. В районе началась промышленная разработка.
— Мой брат сидит в тюрьме, — заканчивал рассказ Проспер. — Возможно, схватят и меня, когда узнают о моем возвращении. А сын человека, который показал бельгийцам, где растет золото, поставлен сейчас во главе районной организации вашей партии. Моя деревня не будет голосовать за него. Справедливость дороже золота, бвана Патрис, намного дороже. Так говорил мой отец. Вот все, что осталось от него…
Проспер развернул узелок и показал золотую рукоятку от посоха вождя.
— Спасибо, Проспер, что пришел и рассказал обо всем. Я распоряжусь, поправим положение. Да, золото отыскать легче, чем надежных людей. Твой отец был патриотом и мудрым человеком. Мы его не забудем. Ты иди в свою деревню и объяви народу, что я тебя прислал и назначил главным. Только ты выступай не как вождь, а как представитель нашей партии. Нелегко нам разобраться с вождями. Многие из них сотрудничали с бельгийцами. Их и прозвали лемба — ряжеными, потому что они носили бельгийские медали. Дочерей своих отдавали европейцам, чтобы спасти свои шкуры. А теперь рвутся в руководители. Отдыхай, Проспер, до утра. Солнце приносит свежие мысли!