Патрис Лумумба
Шрифт:
Кроме замаскированных, у Патриса Лумумбы было вполне достаточно и открытых врагов, которые публично заявляли о том, что глава конголезского правительства «должен исчезнуть». Так говорил конголезец Мунонго, такового исхода жаждали видеть европейские поселенцы в Конго. «Я христианин, — выворачивал свою душонку один из них, — но, как это ни печально, я должен признать: необходимо, чтобы этот человек исчез». Газета «Вашингтон пост энд таймс геральд» позорно прославила себя высказыванием, достойным фашистского листка: «Освобождение Лумумбы создаст очевидный риск для западных держав». В статье «Практичные люди» газета «Нью-Йорк пост» писала: «Единственный реальный выход, — сказал тихий американец другим американцам в гостиной после обеда, —
Альбер Калонжи прислал телеграмму леопольдвильским властям и предложил, чтобы арестованный премьер-министр был доставлен в Баквангу, столицу «алмазной республики», где он полновластный хозяин и знает, как поступить с Лумумбой.
Но узник оставался в Тисвиле. Он сам поведал об условиях заключения: из тюрьмы Лумумбе удалось передать письмо на имя специального представителя ООН в Конго индийца Раджешвара Дайяла Он писал:
«Господин специальный представитель!
Я с удовлетворением отмечаю нанесенный 27 декабря прошлого года визит Красного Креста, который занялся моей судьбой, а также судьбой других парламентариев, которые находятся вместе со мной в тюрьме. Я рассказал о нечеловеческих условиях, в которых мы живем.
Вкратце наше положение таково: я нахожусь здесь вместе с семью другими парламентариями. Среди них председатель сената Окито, служащий сената и шофер. Таким образом, всего нас десять человек. Нас заперли в сырых камерах со 2 декабря 1960 года. Ни разу нам не позволили выйти. Обед, который нам приносят два раза в день, очень плохой. В течение трех-четырех дней я вообще ничего не ел, удовлетворяясь только бананом. Я поставил в известность об этом врача из Красного Креста, которого ко мне направили. Я сделал это в присутствии полковника из Тисвиля. Я потребовал, чтобы мне купили на мои деньги фруктов, так как та пища, которую мне здесь дают, плохая. И хотя врач дал на это разрешение, военные власти, охраняющие меня, отказали в этом. Они сказали, что исполняют приказ, полученный от главы государства. Врач из Тисвиля предписал мне небольшую прогулку каждый вечер, с тем чтобы я мог хотя бы ненадолго выходить из камеры. Но полковник и районный комиссар отказывают мне в этом. Одежда, которую я ношу, не стиралась в течение тридцати пяти дней. Мне запрещают носить обувь.
Одним словом, мы живем в совершенно неприемлемых условиях, противоречащих всяческим правилам.
Более того, я не получаю вестей от моей жены, и я даже не знаю, где она находится. Я должен был бы регулярно видеть ее здесь, как это предусмотрено тюремным режимом Конго. С другой стороны, тюремные процедуры, действующие в Конго, ясно предусматривают, что заключенный должен предстать перед следователем, который занимается его делом, самое позднее на следующий день после его ареста. Спустя пять дней после этого заключенный должен снова предстать перед судьей, который должен решить, следует ли продлить предварительный арест или нет. Во всяком случае, у заключенного должен быть адвокат.
Закон о преступниках предполагает, что лицо, находящееся под арестом, освобождается из тюрьмы, если спустя пять дней после заключения судья не принимает решения о продлении предварительного заключения. То же самое происходит в тех случаях, когда первое решение, то есть решение, принятое спустя пять дней после ареста, не подтверждается после 15-дневного срока. С момента нашего ареста 1 декабря и до сих пор нас ни разу не вызывали к судье и ни разу судья не посетил нас. Нам не был предъявлен ордер на арест. Нас держат просто-напросто в военном лагере, в котором мы заключены в течение тридцати четырех дней. Мы находимся в камерах, предназначенных для провинившихся военных.
Закон о тюремном содержании не соблюдается. Не соблюдается также и тюремный режим. В данном случае речь идет о чисто произвольном заключении. Здесь же нужно добавить, что мы пользуемся парламентской неприкосновенностью.
Таково положение, и я прошу Вас сообщить о нем
Как можно установить мир и порядок в Конго, если уже в самом начале не соблюдают ни законность, ни человеческое достоинство, ни каждую жизнь, в отдельности? До тех пор, пока мы не предстанем перед законно созданным судом, мы лишены прав, которыми располагает каждый гражданин, защищая самого себя перед судом страны.
Я остаюсь спокойным и надеюсь, что Объединенные Нации помогут нам выйти из этого положения.
Я за примирение между всеми детьми этой страны.
Я пишу Вам это письмо тайно на плохой бумаге.
Патрис Лумумба.
4 января 1961 года».
Это письмо — самое достоверное свидетельство о положении заключенных в военной тюрьме Тисвиля: пока что оно и единственное. С Тисвиля начинаются непролазные джунгли вымыслов и домыслов. Путь для исследователя, занимающегося этим последним кратким отрезком времени в жизни Патриса Лумумбы, предельно усложняется, и он, как утомленный путник, оказавшийся на заходе солнца перед новым препятствием, располагается на отдых, предаваясь размышлениям о предстоящей назавтра дороге…
Мужество Лумумбы никогда не было показным. Он не афишировал жертвенность, хотя вся его политическая деятельность предельно насыщена драматическими, захватывающими моментами. Его многократно арестовывали — и до и после провозглашения независимости. Можно сказать, что он с юности знаком с наручниками, нравами конвойных, тюремной атмосферой. И все же привыкнуть к арестам нельзя! Особенно к этому, последнему: несравнимы переживания, различна степень протеста. Раньше Лумумба находился в заключении как руководитель политической партии, бросившей вызов всему колониальному режиму. Тюрьма для таких, как Лумумба, была логическим следствием иностранного господства. Сейчас на него обрушилась неимоверная моральная тяжесть: в застенках томился не лидер партии, а премьер-министр! Но разве все его единомышленники заточены в казематы? Не может быть, чтобы оставшиеся на свободе сложили руки, примирились с уродливой действительностью и не пытались вернуть Конго на путь свободы и независимости!
Временами его одолевало щемящее чувство утраты: еще до ареста он замечал, что круг его сподвижников сужался по мере возрастания трудностей. Наступало глубокое разочарование. Лумумба ударялся в крайности. На одной из пресс-конференций, проведенных незадолго перед арестом, он в запальчивости бросил отрывистые фразы о том, что в случае крайней необходимости призовет народ уйти в… джунгли! Там конголезцы будут жить по законам первобытного общества. Логика отчаяния гласила: африканец проживет и в лесу, а европеец, привыкший к городской роскоши, не сможет просуществовать без армии слуг…
Потом снова наступало просветление. Лумумба заблуждающийся опять становился Лумумбой с ясно выраженным политическим кредо: он говорил о жизненной необходимости тесного союза не только Конго, но и всех без исключения независимых стран Африки с демократическими, антиколониальными, антиимпериалистическими силами Европы и Америки, с социалистическими государствами…
Перенесемся мысленно в ту конголезскую действительность. В объеме всей страны реальной властью не обладал никто — ни бельгийцы, ни командование ООН, ни сами конголезцы. Чомбе держался в Элизабетвиле, а за городом орудовали наемники, помогавшие ему уничтожать сторонников Лумумбы. Дворец Альбера Калонжи в Бакйанге охранялся тоже европейскими ландскнехтами и его собственной гвардией. За Баквангой проходил невидимый, но постоянно действующий фронт борьбы. На юго-восток от Леопольдвиля, где всегда были прочны позиции Антуана Гизенги и Пьера Мулеле, целые районы находились на осадном положении. Разношерстный клубок правителей, включающий Касавубу, Илео и группировку Бинза, находился во враждебных отношениях со Стэнливилем, Букаву и Лулуабургом, центрами крупнейших провинций.