Паутина
Шрифт:
Марина глубоко вдохнула, на секунду отвела взгляд, словно решаясь, а затем заговорила:
— Я в шестнадцать загуляла… Бросила учебу, ушла из дома… У нас в семье постоянные скандалы были. Мама — бизнесвумен, всегда в делах, всегда на нервах. Отец — журналист, вечно в командировках. Маму это бесило, она хотела, чтобы он был рядом, а он не мог сидеть на месте…
Она пожала плечами, но по тому, как дрогнули её губы, я поняла, что тогда это было для неё куда больнее, чем она хотела показать.
— Потом… я забеременела, — продолжила она,
Я затаила дыхание, сердце пропустило удар.
— Родители, конечно, были в ужасе. Меня по знакомству устроили на платное в университет, мама и отец вместе занимались этим вопросом…. Хоть в этом… - в ее словах я почувствовала и затаенную боль и обиду, но и любовь тоже.
Я смотрела на неё, вспоминая её на первом и втором курсах — полная, шумная, вызывающая, всегда в центре внимания, с ярким макияжем и громким смехом.
— Помнишь, какой я тогда была? — спросила она, и я кивнула.
Конечно, помнила.
— Это всё гормоны… — тихо сказала она. — И злость. На родителей, которые к тому времени ругались все чаще. Отец… он, знаешь, увлекающийся, ему не до нас с мамой. Мама… она просто руки опустила, порвала с папой. А потом… она познакомилась с Максимилианом Эдуардовичем.
В её голосе прозвучало что-то особенное, что-то, чего я не могла сразу определить.
— Он помог ей пережить развод. А потом… взялся за меня.
Она улыбнулась, но в этой улыбке было так много эмоций, что мне стало неловко за свои прежние суждения о ней.
— Диеты, психотерапия, тренинги… Лиана, мне стало легче не сразу, но сейчас… я совсем другая. Я цель в жизни вижу. Я хочу помогать другим.
Она вдруг с жаром схватила меня за руку, её глаза горели искренностью.
— А Максимилиан Эдуардович, Лиана, он просто гений! Он людей к жизни возвращает, понимаешь?
Я сидела, ошеломлённая, сбитая с толку.
Марина… Та самая Марина, которую я всегда считала не очень умной сплетницей, нахалкой, вечно несущейся на гребне чужих секретов…
Но и за её бравадой, за её громким смехом, за всем этим напускным весельем скрывались свои трагедии.
– Вот уже с середины сентября мне разрешили волонтерить в Центре. И знаешь, - она посмотрела мне прямо в глаза, - мне это нравится. Я вижу сейчас, что нужна, что могу делать что-то хорошее…. Понимаешь? Я словно отдаю долг самой себе, другим людям и… - она судорожно сглотнула, - своему ребенку…
– Ты много времени проводишь здесь, - разговор о ребенке вызвал непрошенное, тяжёлое ощущение.
– Да, - кивнула она. – И надеюсь, что буду еще больше. Работы здесь много, дополнительные руки всегда нужны. И я теперь живу не как потребитель, Лиана. Даже не знаю…. я подумываю забрать документы из университета, если честно. Ну какой из меня биолог? – усмехнулась она. – Да и мама не против. Тем более, - она поморщилась, - с этим новым деканом.
Я вздрогнула всем телом
– Что с ним? – дернула головой, отгоняя липкий страх.
– Ты не знаешь? – посмотрела она на меня.
– Я не… нет, не знаю. Знаю только, что он – сын папиного, - сердце болезненно сжалось, - друга, известного биолога Андрея Роменского. Больше ничего…. Да и знать…. Особо не хочу.
– Понимаешь, с предыдущим деканом мама была хорошо знакома, - Марина вздохнула, отпивая чай. – И когда вдруг летом его снимают, а вместо него назначают молодого парня из Москвы, у мамы возникли вопросы. Она его по своим каналам пробить решила, понимаешь? На всякий случай…. Через министерство образования зашла – у нее там знакомые. Бах! А никто особо ей ничего говорить не хотел. Глаза отводили, даже при личных разговорах. Мама тогда отцу позвонила в Москву, чтобы тот узнал, что за чудо к нам прислали и почему. Отец уже по своим связям узнавал.
– И? – волей неволей мое любопытство было подогрето.
– В МГУ многие отвечали тоже уклончиво, все-таки фамилия Роменский – как лакмусовая бумажка. Но кое-кто все-таки рассказали. Он, хоть и ученый хороший и преподаватель великолепный, а ни один столичный университет не захотели его на работу брать, а все из-за того, что он…. Домогался студенток.
Я едва не выронила чашку.
Марина поспешно продолжила, видя мою реакцию:
— Нет, внешне всё было чинно-мирно, никакого открытого харассмента. Просто… намёки, придирки, странные комментарии, слишком личные разговоры. Он всегда знал, к кому подойти, кого можно "прощупать". Всегда выбирал тех, кто зависел от него, кто уязвим — студенток с непростыми ситуациями, тех, кому нужна была поддержка, кому было важно не потерять место в ВУЗе.
Она задумчиво покрутила чашку в руках, потом добавила:
— Вроде бы ничего криминального, понимаешь? Но слухи ходили. Некоторые девочки отчислялись, уходили в академ, кто-то просто замыкался в себе. Никто не жаловался открыто, но слишком много разговоров шло за его спиной. В итоге ни один московский ВУЗ не захотел связываться с этим. Всё обставили так, будто он сам решил уйти, но на самом деле ему просто вежливо показали на дверь.
Я закрыла лицо руками.
– Боже, Лиана… - прошептала Марина.
– Нет, - отрезала я, сама не зная, кому кричу это слово.
Она побледнела, но больше не стала ничего говорить. Молча проводила меня до кабинета Ирины, но в ее глазах я видела и поддержку, и понимание, и даже искорки заботы.
Ирина ждала меня в кабинете, приветливо улыбаясь.
– Ну что…. давай посмотрим на вас, - она мягко указала мне на кушетку. В отличие от большинства больничных, эта кушетка была покрыта хлопковой простыней – теплой и приятной на ощупь. Я легла, оголяя живот и отворачиваясь к стене. Прикрыла глаза, стараясь побороть даже банальное любопытство.