Паутина
Шрифт:
Но он не двигался.
— Лиана, — повторил он, его голос был низким, глухим, и, к своему удивлению, я услышала в нём не угрозу, а боль. Настоящую, искреннюю усталость, будто ему самому трудно говорить эти слова. — Есть разговор. Очень серьёзный.
Его интонация, его вид, весь его облик говорил о том, что что-то изменилось, что он не просто преследует меня, не просто пытается надавить, но что-то хочет сказать, что-то, что, возможно, для него самого имеет колоссальное значение.
Но мне было всё равно.
Я не собиралась разбираться, не собиралась вникать в его проблемы, не собиралась позволять ему снова вторгаться
— Что надо? — спросила резко, почти грубо, не скрывая раздражения, не желая слышать в его голосе ничего, кроме угрозы, потому что если я начну в нём сомневаться, начну видеть в нём что-то человеческое, то, возможно, потеряю бдительность.
— Хочешь говорить об этом здесь? — усмехнулся он, оглядываясь по сторонам, но в его голосе не было ни привычного высокомерия, ни надменности. Это была нервная, почти истерическая усмешка человека, который давно перестал чувствовать почву под ногами.
— Послушай… — он сделал короткую паузу, будто собираясь с мыслями. — Знаю… то что произошло… это ошибка, Лиана…
Он замолчал, посмотрел на меня, пытаясь определить, насколько далеко он может зайти, насколько я готова его слушать.
— Я… — он запнулся, выдохнул, качнул головой, явно не зная, как правильно сформулировать то, что хотел сказать. – Я хочу, чтоб ты поняла правильно…. – он судорожно тер руки.
— Лиана! — раздался звонкий голос, и от выхода из корпуса отделилась высокая фигурка.
Марина.
Она быстро приближалась, почти бежала ко мне, и я вдруг поняла, что до этого момента сдерживала дыхание, что сердце билось слишком быстро, а внутри что-то неприятно сжималось от одной только мысли, что я здесь, одна, рядом с Роменским.
— Да бля… — тихо, но от души выругался он, резко отступая назад.
– Все в порядке? – спросила меня подруга, давая возможность перевести дыхание. – Игорь Андреевич, простите, что вмешалась…. – она сделала вид, что с первого взгляда Роменского издалека не узнала.
Но тот, не сказав ни слова, круто развернулся и пошел прочь.
– Что он от тебя хотел? – спросила Марина, садясь ко мне в машину.
– Поговорить, - ответила глухо, все еще прокручивая в голове этот странный разговор.
– Странный он, - тихо заметила Марина. – Не нормальный какой-то.
Мы проехали мимо двух фигурок на остановке, в которых я запоздало узнала Дашку и Лену. Они не бросили в сторону моей машины ни одного взгляда.
На экзаменах в январе Роменского не было, и это вызвало новую волну слухов, которые с каждым днём множились и обрастали всё новыми подробностями. Кто-то уверял, что он взял отпуск и уехал из города, другие шептались, что его отстранили от работы, а третьи и вовсе говорили, что он окончательно уехал обратно в Москву, бросив факультет. Я не пыталась выяснить правду, но странное беспокойство всё же не отпускало меня, хотя я и старалась убеждать себя, что мне должно быть всё равно.
Но в конце января он снова появился.
Когда я увидела его в коридоре, мне потребовалось несколько секунд, чтобы осознать, что передо мной действительно Игорь Роменский. Он выглядел так, словно через него проехался грузовик. Правая рука была в гипсе, лицо настолько изменилось, что без привычной самоуверенной осанки его можно было бы не узнать. Глубокий шрам на лбу пересекал бровь, сломанный нос придавал лицу болезненный, грубоватый вид, а движения были медленными, осторожными, будто любое
— Ты слышала? — шёпотом спросила Марина, поймав мой взгляд.
Я покачала головой, не отрывая глаз от Роменского.
— В новогоднюю ночь он попал под машину.
На моих губах сама собой расплылась довольная, ехидная улыбка. Краем глаза, я уловила, как побледнела от выражения моего лица Марина.
30
Я зашла в Центр, сбивая снег с ботинок и бросив быстрый взгляд на парк, раскинувшийся за окном. Февральское солнце сверкало в снежном покрывале, превращая его в усыпанную бриллиантами поверхность, искрящуюся при каждом движении ветра. Морозный воздух приятно обжигал кожу, покалывая щеки и нос, но, несмотря на холод, настроение у меня было удивительно приподнятым.
Всё-таки вид побитого, осунувшегося и до предела вымотанного Роменского подействовал на меня, как глоток живительной воды. Его уверенность, самодовольная улыбка, вечное ощущение превосходства — всё это испарилось, уступив место усталости, боли и, возможно, даже страху.
Эта мысль наполняла меня странной, почти злорадной удовлетворённостью. Впервые за долгое время я чувствовала себя хоть в чём-то победителем.
– Лиана, - ко мне прямо в холле подошла одна из волонтерок. – Максимилиан Эдуардович просил вас зайти к нему, как приедете.
Я удивлённо подняла брови. Странно.
Наши отношения с Максом после той вспышки эмоций, случившейся почти два месяца назад, были ровными и спокойными. Он не солгал, когда обещал больше не допускать вольностей. Сначала я всё же настороженно ожидала повышенного внимания с его стороны, боялась, что он не удержится от попыток снова приблизиться ко мне, но через некоторое время успокоилась. Он держал слово.
Не сказать, что Макс мне не нравился. Напротив, нравился — даже слишком. Мне было хорошо рядом с ним, в его обществе я ощущала себя в безопасности, и, возможно, будь у меня другая история, я бы уже давно позволила себе эти чувства. Но стоило только представить что-то большее — что-то, что выходило за рамки дружеского общения, что включало в себя не просто разговоры, не просто заботу, а прикосновения, близость — внутри тут же возникала тягучая, болезненная, почти физическая неприязнь.
Слишком свежи в памяти были воспоминания о той ночи. О боли, разрывающей изнутри. О бессильной панике, сковавшей тело. О ласке, несущей ужас, о запахе, от которого меня бросало в дрожь. Насильник поломал не только моё тело. Он сломал во мне что-то гораздо более важное.
И хотя я старалась не думать об этом, не зацикливаться, не позволять воспоминаниям захватывать меня снова, одна только мысль о близости с другим мужчиной вызывала болезненный, непреодолимый страх.
Иногда я замечала, с каким восхищением и даже обожанием женщины в Центре смотрели на Макса, как в их взглядах скользило что-то тёплое, нежное, полное скрытого желания. И в эти моменты в моей душе вспыхивало нечто похожее на ревность, неожиданное, обжигающее, но столь же быстро угасающее. Максимилиан был удивительным человеком — сильным, заботливым, талантливым. Он умел слушать, умел видеть людей, знал, когда поддержать, когда подбодрить, а когда просто дать пространство для тишины. Было бы странно, если бы он не вызывал чувств у окружающих.