Пехота
Шрифт:
— Цели больше не наблюдаю.
Нет, понимаете, я не знаю таких слов, чтобы это сказать как-то правильно, чтоб дать потрогать это ощущение — как будто кто-то другой, как будто не со мной это все… И при этом, ты же четко знаешь — со мной. И еще — очень хочется пить. И… и знать, попали мы или нет.
Вспышка, конец прожитого момента, закончившегося вздрогнувшей землей. Топают ботинки, качается автомат, руки не могу отнять от лица. Хотя я уже ведь говорил об этом, да? Или нет? Все путается внутри, в мыслях — и совершенно четко, контрастно, как на черно-белом экране тепловизора опять вот это вот — четыре
Только теперь чуть дальше, чуть больше, чуть… чуть страшнее.
— Мартин, что видишь?
— Ни хера.
— Поднимись на пригорок справа.
Холм порос жесткой травой, шуршат стебли под ботинками, цепляются, тянут к себе. Поднимаешься на вершину… И вот оно.
Ощущение чужого взгляда. Аж мурашки по спине, затылок стягивает болью, жгуууучее желание упасть сейчас же, прямо сюда, быстрее, падай, падай, сука, и ты уже почти видишь, как к тебе протягиваются трассы раскаленных пылинок… И ты стоишь. И смотришь. И совершенно четко знаешь — сейчас кто-то смотрит на тебя. И решает, стрелять или нет. Вот прямо сейчас. Падай же, дурак. Падай.
— Мартин, что видишь.
— Ни хера.
— Все. Возвращаемся.
Шаг назад. Другой. Третий. Немного скользит подошва по пожухшей траве. Четвёртый. Холм скрывает тебя… и ощущение взгляда сразу же пропадает. Абсолютно. Полностью. И только тут понимаешь, как сильно были сжаты зубы. А еще, кажется, ты совсем не дышал. Все эти пять тысяч лет, пока стоял полторы минуты на этом проклятом холме. А еще — ты мокрый насквозь.
А еще — ты живой.
Это так хорошо — быть живым. И обратная дорога уже не кажется длинной и тяжелой… Быть живым. Как же хорошо… Ощущение чужого взгляда вернется спустя пару минут.
Уже легче, но ты все равно обернешься, пытаясь разглядеть его. И будешь всматриваться. И ни черта не увидишь. И пропадет чужой тяжелый взгляд только за поворотом дороги. И ты вернешься, выдохнешь, сбросишь разгрузку, попьешь воды, стянешь берцы и влезешь в спальник.
И никогда, никогда не забудешь, как это — когда на тебя смотрит человек, который хочет тебя убить.
Но ты — живой. Хорошо-то как, да?
День пятый
— … Доброе утро.
— Хррппппыыы аааткрой дверь…
Открываю дверь кунга. Ох, ни черта себе. Снег выпал… Красиво. Было бы красиво, если бы смотрел из окна «Интерсити» по пути на дембель.
— Фхррррыыы… там Одесса, море, девушки и пляж?
— Нет. Там Донбасс, слякоть и снег.
— Мамо, я не хочу до школи.
— Вставай, ты директор этой школы.
— Ммм?
— Я говорю: вставай, ты командир этой роты!
— Йооооооо…
На пороге кунга появляется Президент. Это уже добрая традиция — Серега утром ходит к нам пить кофе. Иногда эта его привычка дико раздражает, но вот странно, если он не приходит, то я начинаю по нему скучать. Главное, ему об этом не говорить. Недалеко от нас заводится бензопила, кто-то решил напилить дров с утра пораньше, и скорее всего ненаглядным «Штилем» Ломтика. О, а вот визг пилы стих, и слышны раскатистые маты, точно, кто-то «Штиль» без разрешения взял. Сейчас прольется чья-то кровь.
— Мартін, став давай кофе. Ну шо, зірка фейсбуку, вже погон купив, дірку під ордєн насверлив?
— Мля,
— Ти мене не доженеш.
— Я не дожену — чайник дожене, ти ж мене знаєш, я ж шнайпєр від Бога.
— Гггг… — ржем оба, я сыплю львовскую красную в кружки, Серега курит, коммандер ворочается.
— Мартін, харе жрать, вже форма, як чохол на танк.
— На самольот. Серьожа, не задовбуй мене, бо зара будуть нестатеві відносини.
— Нестатутні, нестатутні відносини, купка недоліків, скока можно повторять! — не выдерживает Вася.
— Мартін, карочє не буде в тебе відносин ніяких, бо ти товстий, як бабак.
— Серьожа, я просто єм, када нєрвнічаю.
— І чого ти зара нєрвнічаєшь?
— Бо я на передку у лютому замєсі. І ще ти мене зайобуєш.
Не розтовойкуй мій нєрв.
— От ти смотрі, самий нєрвний знайшовся!
— Сахар дай.
— На. Так шо, ордєн будет?
— Так, орденоносцы! Идите там, доколупайтесь до кого-то еще! — медленно доходит до исступления ротный на своей койке.
Оборачиваюсь.
— Коммандер, ты кохве будеш?
— А хоть бы й да. Тока послабше.
— Кинь йому півчашки сгуща… — советует Серёга.
— Серьожа, не зайобуй!..
Кофе, глина, камень, снег и патроны. И ветер. И слабый запах кофе. И это нормально. Так и должно быть.
Да?
Ближе к обеду выбираюсь на «Шиномонтаж» с новой радейкой. Наш связист из сорок первого щедрой рукой отсыпал три мотороллы с запасными аккумами, и теперь у нас есть худо-бедно защищенная связь, но, как и любую связь, ее нужно проверить. Так, до кунга — хорошо, до «Кишлака» — хуже, но тоже нормально. Снег накрыл линию и продолжает лениво падать. Пацаны в наряде кутаются в какие-то бушлаты и злобно на меня зыркают. Вручаю им рацию и довожу порядок связи.
Вот это вот красивое «довожу порядок связи» на самом деле обозначает мой спитч «В рацию лишнего не п.здеть, эфир не засорять, „Радио-Пехота“ не включать. Не забывать менять аккумы. Наш канал — третий, постоянно проверяйте. За антенну рацию не таскать! Не таскать, мля, я сказал! И на землю не класть. А то связюк мне ноздрю вывернет за его ненаглядные полудохлые рации…»
Насупленный Прапор берет у меня рацию и тут же выдаёт «Шина в эфире, йо!». «Кишлак для вас на дежурном приеме, прием-прием-прием!» — тут же отзывается нижний пост. Дети, мля.
— … Кобра на связи, — вдруг раздается из другой моторолы, с которой мы разговариваем со штабом первого бата и с шестой ротой. Оба-на, а це шо? Кобра, кобра… Хммм. О, а я канал перещелкнул, стояло на втором, а теперь на четвертом. Это я на внутреннюю волну первого бата стал?
— … проверка связи, — продолжает бубнить рация.
Да кто же это «Кобра»? Цифровые радиостанции меняют голос, он становится эдаким усредненно-безликим, пластмассовым набором звуков из пластмассовой коробки. Иной раз ты пару месяцев слышишь этот голос и только по позывному знаешь, например, минометку, а потом встречаешь их где-то возле магазина и обнимаешься, как с давними друзьями. Странно то, что «наши» — это голоса в рациях, а иногда кажется, что эти голоса — единственное, что напоминает тебе, что ты здесь не один.