Пепел и песок
Шрифт:
И вжжжжж! Обратно — в наше время. Кружится голова, чуть тошнит от таких перелетов. Терпи, Бенки. Хорошо собранное кино должно вызывать приступы мармеладной рвоты на виражах.
58
Зал ресторана «Наше все» берем панорамой.
Это уютная стихия утренних богов столицы. Через сорок минут, после кунштюк-завтрака, они вознесутся, могущественно взмахивая полами плащей, в кабинеты с бездонными мониторами, и станут жестокими, подлыми, алчными.
Камера ласково оглядывает зал с голубыми сорочками и прозрачными блузками, за кадром звучит мужской диалог:
— Смотри, вот эта очень милая.
— Знаю я ее прекрасно! Уж сколько раз…
— И как?
— На мой вкус — ничего особенного. Но можно для разнообразия.
— А эта?
— Ой, ну она совсем жирная. А тебе нравится, что ли?
— Не кричи так, я тебя слышу хорошо.
— Боишься, меня сюда больше не пустят?
Сдвоенный смех.
— Хорошо, а ты бы какую выбрал?
— Я? Не знаю. Я вообще не по этому делу. Я рыбу не очень.
И вот они появляются в кадре. Склонились над меню. Первый в очках (золотая оправа почти незаметна), с добротной английской фигурой и экономными жестами. Эдвард Булатович. Второй — с местечковыми щечками, сытой улыбкой и коммунальной порывистостью. Борис Мельхиорович.
— А щуку фаршированную пробовал тут? — продолжает глубоководный допрос Эдвард Булатович.
— Да. Да! Но мясо мне все же интересней. Кролик с потрошками здесь очень неплохой.
— Тяжеловато, не находишь?
— Ну, жаркое из петушка.
— А лососина с травами?
— Симпатичная, согласен. Но выбрал бы утиную грудку в вишневом соусе.
— Ты же из Одессы, Боря! Что тебе эти грудки?
— Именно поэтому! Наелся я вашей рыбы, что хоть топись! Так что взял бы свиную ножку, заправленную белыми грибами.
— Ладно, оставим. А десерт?
— Погоди, Эд! Ты пролистнул холодные закуски. Где твоя логистика? Забыл в машине? Убери-ка руку! Вот! Салат из рукколы с пармским сыром!
— А винегрет с кильками?
— Ты как знаешь, у тебя вкус безупречный, но он ни с чем не монтируется.
— Сложный ты человек, Боря. — улыбается. — Помнишь, на фестивале в Риме, когда мы были первый раз и ты взял в ресторане прошутто…
— Прошу! То не вспоминай лучше!
— А в Берлине, когда…
— Привет, мальчики!
Крупно: морда голой собачки. Она подмигивает.
Собачка лежит на руках знатной дамы в зеленом платье с вырезом почти до самого сердца. Дама пахнет лаймом и ладаном. Садится за отдельный столик, целует собачку.
— Оооо! — радуется Борис Мельхиорович. —
— Хорошо. А у вас?
— Мутим наш фестиваль. Приезжайте!
— Непременно. Я еще ни одного не пропустила.
Борис Мельхиорович отгораживается от дамы меню и метко спрашивает Эдварда Булатовича:
— Слушай, а что это за телка?
— Не знаю. Я думал — твоя подруга.
— Нет, не моя. Но лицо жутко знакомо.
— И морда.
— А?
— Морда собаки.
— Мда… Собака мерзейшая. Как же ее зовут? Бриджит? София? Джина?
— Не знаю.
— Пусть будет София-Бриджина! И черт с ней, с этой телкой, на фестивале разберусь! Ты слышал, что Фишка опять отчудил на съемках у усатого?
— Не помню, может быть, — Эдвард Булатович двигает плечами, проверяя их надежность после тренажеров. — Я уже столько слышал о нем историй…
— Отличная история! Он же перед съемками поклялся усатому, что не будет пить.
— Да, как обычно. И что?
— Примерно месяц героически держал оборону. Но организм вдруг сдался — на каком-то деньрождения.
— Дне рождения, — суфлирует Эдвард Булатович.
— И напился, — Борис Мельхиорович не замечает грамматику. — Наутро приходит на съемку. От него — перегаром на всю площадку. Глазки бегают — явно в поисках пива. Усатый орет. — Борис Мельхиорович переключает в горле регистр и голос становится сиплым, как у простуженного бобра. — «Все! Я тебя выгоню! Я сделаю так, что ты вообще не будешь нигде больше сниматься! Никто тебя, алкаша, не возьмет!» А Фишка смотрит на него, смотрит и говорит: «Слушайте, ну сколько вам еще осталось? Лет пять — не больше. Я подожду».
Борис Мельхирович хохочет, обмахивается хрустящей салфеткой. Официанты вокруг улыбаются. Солнце искрится на гусарских ложках и вилках. Всем хорошо этим майским утром.
— Где же Марк? — Эдвард Булатович сдвигает манжет, под которым леденеют куранты с бриллиантами.
59
А я у входа. Съезжаю с седла Бенки, бережно перекидывая через раму левую ногу, источник вдохновения. Привратник в черной ливрее, отставной козы барабанщик, кланяется в пояс:
— Милости просим, сударь! Скакуна дозволите в конюшне припарковать?
— Да, дозволяю.
Привратник берет под уздцы голубой велосипед.
— Добрый конь, добрый.
— Напоить его! И овса побольше!
— Будет исполнено, сударь!
Двери учтиво отворяются.
— Вас уже дожидаются. Да-с. Проводить?
— Спасибо, голубчик, не утруждай себя. Найду как-нибудь. Не впервой тут.
60
Эдвард Булатович приподнимается, спортивно улыбается, протягивает руку: