Пепел и песок
Шрифт:
— Сильвер, познакомься, это Катуар.
— Очень, очень приятно, — Требьенов склоняется, как камердинер, и целует руку Катуар.
— Щекотно! — Катуар смеется. — Поздравляю с премьерой.
— Спасибо! У вас шикарное платье. Вы самая красивая девушка вечера.
Целую Катуар в татуированное плечо:
— Требьенов, скольким женщинам ты сегодня это говорил?
— Марк, перестаньте! Я ведь вполне искренен.
— Почему вы к Марку на «вы»? — Катуар берет мою ладонь.
— Он со всеми на «вы». — Я сжимаю пальцы Катуар так, что она резко вздыхает, будто собираясь глубоко нырнуть. —
— Какую «Клио»? — Требьенов оглядывается, машет обеими руками прибывшей шиншилле, загрустившей на плечах мертвой от ботокса царевны.
— Той самой, Сильвер. Из нашего Таганрога. — Я произношу два «Г», разминая их в горле до состояния селедочного паштета. — Около вокзала. Забыл?
— Хорошо! — Требьенов делает два удрученных шага назад. — Отдыхайте, смотрите мою оперу. Жду вас потом на фуршете! — И скользит прочь по конфетти, дирижируя объективами папарацци.
Катуар гладит меня по волосам:
— Что ты такой злой опять? У него праздник, а ты ему про Таганрог. Мне кажется, ему не хочется быть таганрогчанином. Или как? Таганрогатым?
— Извини, не удержался. Извини. Ты хочешь смотреть эту его оперу?
— Да, мне интересно. А кто автор либретто?
— Это опера по поэме Администратора государственных рифм. Предыдущий фильм Требьенова был по его роману. Этот подонок знает, с кем…
— Марк, пожалуйста! Любимый!
— Хорошо. Этот актуальный режиссер знает, с кем должны быть мастера культуры.
— Я видела тот его фильм. Он талантливый человек.
— Так это, Птица, как раз самое опасное! Самое!
— А ты диссидент, борец с режимом? — Катуар улыбается, к ее нижней губе прилипает розовая конфеттинка.
— Я делаю то, что мне нравится, и за это еще хорошо платят. И у меня нет нужды ходить на Старую площадь обсуждать новые веяния.
— Скучный у нас разговор, — Катуар пытается стряхнуть пальцем конфеттинку с губ и та остается ночевать на ее мизинце. — Скажи, почему тебя не снимают фотографы?
— Потому что никто не знает меня в лицо. Зато тебя снимают. Видишь, вон тот рыжий целится своим объективом. Уже вспотел.
— Тебе неуютно здесь?
— Сыра не вижу. А тебе здесь нравится?
— Да, прикольно. К тому же меня снимают. Я — птица самодовольная.
— Значит, все хорошо. Хочешь шампанского?
— Принеси. А ты не будешь?
— Нет. Не хочу.
— Тогда и я не хочу. Будем ждать сыра. Не пойдем в зал, пока не принесут. Пусть триумфатор Требьенов метнется мухой в магаз! — Катуар топает ножками. — Марк, тебя очень смущает, что я настолько выше тебя? Я сдуру еще каблуки надела…
— Чем ты выше, тем я счастливей.
— А я сегодня утром, когда ты спал, смотрела на тебя…
— Нет, сегодня утром я смотрел на тебя.
— Я раньше проснулась.
— Нет, я раньше.
— Я проснулась, посмотрела на тебя и снова заснула. Все это гур-гур. Дай договорить!
— Говори!
— Я подумала — может, тебе отрастить бороду?
— Зачем?
— Мне кажется, тебе пойдет. Хочу быть твоим стилистом.
— Однажды я уже пытался.
Герой вспоминает.
Шашлычная в устье Большой Никитской,
Йорген поднимает стопку, он уже с полными баллонами кислорода за спиной. И вдруг ставит ее обратно, на стол с узорами от влажной тряпки.
— Слушай, Марк. Пока не напились, скажу кое-что. — Прикуривает трубку, чавкая. — За твой сериал еще выпьем не раз. Я сейчас о другом. У нас с друзьями есть традиция. Перед каждым Новым годом мы…
— Ходите в баню?
— В баню? Нет! Это пошло. Мы устраиваем мальчишник. У нас культурная программа, мы ставим спектакли, ну! Друг другу показываем. Затея в том, чтобы брать сюжеты сказок — все-таки Новый год — и делать из них такие мужские истории. Сюжет выбирается общим голосованием. В прошлом году ставили «Снежную королеву». В этот раз решили ставить «Белоснежку и семь гномов». Но беда в том, что ставить должен я. И пьесу тоже должен я написать. Поставлю я уж как-нибудь сам. Но вот пьеса… Ты же мне рассказывал, как ты придумал про этого царя и его любовницу, — Йорген смеется ноздрями, ускоряя поток дыма из трубки. — Но я придумывать не умею, сам знаешь…
— Кто же будет играть Белоснежку?
— Это не проблема. Возьмем дуру какую-нибудь, из тех, что в сериалах блондинок второго плана играют. Ради такой компании, как у нас, она что хочешь сделает.
— Хорошо, я придумаю. Только давай сразу все поменяем местами. Будет семь Белоснежек и один гном.
— Отлично! Давай. Я найду и семь блондинок. Хоть четырнадцать. Когда напишешь? Надо побыстрей. Там все-таки текст какой-никакой, выучить надо.
— Завтра к утру.
— Только посмешней чтобы было, ну?
— Будет очень весело. Но у меня к тебе просьба…
— Денег дать за это? Марк, я — честно — думал, что ты напишешь так, учитывая, что у нас с тобой отношения теперь особые…
— Нет, я не о деньгах. Никому не рассказывай про Александра и Нарышкину. И вообще о том, что я писал сценарии для этих фильмов. Я спьяну тебе…
— Марк, я же не идиот, ну?
Йорген оборачивается, манит рукой женщину с уютным подносом:
— Давайте сразу еще грамм двести!
— Сейчас! — отвечает она сквозь туман.
Йорген высасывает из трубки последние силы, разглядывает мою бороду:
— Слушай, а я даже знаю, кто нам этого гнома сыграет.
— Кто?
— Ты! Ну?
Катуар смеется:
— Ты обиделся на него?
— Не очень было приятно. Не очень.
— Тогда не надо никакой бороды. И я больше не буду твоим стилистом. Извини меня, хорошо? Буду просто тихим декоратором, сделаю наконец абажур, птичью клетку.
— Делай скорее, потому что…
— Марк! Ты здесь? Ай-яй-яй! — Вазген обнимает меня и, царапая щеки, целует два раза. — Не ожидал! Ты же этот… мизантроп у нас. Мизантроп-пассионарий! А что за красавица с тобой?