Пепел и песок
Шрифт:
— Быстро уйди.
— Как вам будет угодно. Но мы еще встретимся. Это будет оглушительная встреча.
Надо молчать, гладить Катуар по волосам и молчать. Но пакостник-драматург требует продолжения банкета.
— Катуар, не волнуйся, птица моя. — И к Пезделю: — Вы там в Сочи теракт задумали, гражданин? Хотите взорвать гостиницу «Перл»? Валяйте. Рассказать вам, в каких точках надо закладывать гексоген, чтобы здание рухнуло с полной гарантией? Эти секреты мне теперь не нужны, готов отдать.
— Мы
— Вы обознались — я не Энде.
— А кто же, позвольте узнать?
— Саша Романов.
— Упс, какой реприманд!
— Да. Так всем и передайте, когда пойдете на эшафот.
— Надеемся узреть и вас на красной дорожке к нему! За мной, господа!
Катуар отнимает от глаз несчастную мятую салфеточку, глядит на меня, смеется:
— Он словно знал, что у меня аллергия!
— Может, утопим его в Сочи?
— Лучше закопаем в песке.
— Договорились. Принести тебе вина?
— Давай. Белого. Разбавь немного водой. А я пока найду в своей сумочке сыр, специально припасла для тебя как успокоительное, теперь все им пропахло!
Едва я поднимаюсь, меня настигает голос из прекрасного далека.
— Как я рада тебя видеть!
Проклятый аэропорт, вместилище неотпетых душ. Кто там? В малиновом берете ко мне тянет руки Румина. Грудь мучается под розовой майкой, но живот почти на свободе, пупок на уровне моих глаз, прицеливается. Я не видел ее одиннадцать лет, со дня свадьбы, когда она вдохновенно играла роль Хташиного свидетеля, отрывая под столом пуговицы немецких брюк Бурново.
— Как же я рада тебя видеть! Ты не узнаешь меня?
О, Румина-скотина, где были твои руки, твои груди и живот, когда я страдал под одеялом в маленькой зимней комнате общаги?
— Не узнаешь? Сашка!
— Узнаю. Куда пропала твоя щель между зубами?
— Давно уже! Я зубы новые сделала. И грудь. Мне уже не восемнадцать. Но это неважно. Сашка! Я же знаю, что ты теперь великий сценарист! — Она не замечает ядерного излучения Катуар, только позже обратится к врачам, глупая. — Когда мне сказали, что Марк Энде — это ты, я чуть не кончила, честно! А я теперь уже настоящая актриса. Сейчас снимаюсь в одном сериале на одном канале…
— В главной роли, надеюсь?
— Нет, Саш, пока не в главной. В главной — жена продюсера. Сам знаешь, как это у них. А может, ты для меня напишешь?
— Румина, не буду тебя обманывать. Не напишу. Никогда. Познакомься, это моя Катуар.
Румина кивает Катуар, обмеривая ее, как матерый столяр-гробовщик.
— Вы тоже актриса? — уныло спрашивает Румина.
— Я — несостоявшаяся диалогистка.
— Кто? А, я знаю, кто такие диалогисты! Ой, Саш, наш Бурново-то!
— Что с ним?
— Сделал тут мне предложение! Мужику
— Я очень рад за вас.
— На хрен мне сдался старый историк? Я же актриса! Саш, а проведи меня по красной дорожке, что тебе стоит?
— Мы пойдем по ней с Катуар. Я бы вообще сидел в баре в этот момент, но Катуар требует.
Катуар бьет меня мягкой ладонью по колену:
— Я не требую, я хочу там быть с тобой. Вот и все.
Румина смеется, тронув берет алыми ногтями дракона:
— Сань, так пойдешь с двумя красивыми телками, разве плохо?
— Могу тебя познакомить с Борисом Мельхиоровичем, он на фестивале отвечает за телок, он тебя и поведет.
— Познакомь!
— При условии, что ты скажешь мне — кто был заказчиком тех фильмов. Ты наверняка знаешь.
— Исторических? — Румина хихикает.
— Да, воистину исторических.
— Я знаю. Но не скажу. Эти люди сейчас сидят там! — Румина указывает отточенным пальцем вверх. — А я, дура, спала с ними и хоть бы что поимела. Сейчас бы ездила в кадиллаке на собольем меху, если б догадалась, как они поднимутся.
Катуар склоняет голову, волосами щекочет мои губы, улыбается:
— Не волнуйтесь, Румина… Ведь вы Румина?
— Да. Вы меня в сериале видели?
— Не видела. Догадалась. Не волнуйтесь. Вы еще молоды. Ваш соболь еще бегает по тайге.
Румина кивает:
— Надеюсь. А ты красивая. Ну, увидимся! Тут где-то Мир Мирыч ходит с женой, он новый фильм снял, называется «Духовная жажда». Так пусть меня хоть виски напоит, импотент несчастный!
И уходит, чуть грустная, в мыслях тревожных о зоне бикини и целлюлите, который сгубил ее юность.
«Какая смешная», — думает Катуар, и я молча с ней соглашаюсь.
— А вина уже не хочу, — произносит она вслух.
Здесь прервем, Бенки, гул аэропорта — мы с Катуар очень устали. Мы сидим молча, глядя друг другу в глаза. Камера катится вокруг нас на услужливых рельсах, оператора чуть тошнит от вращенья, но он доволен кадром и терпит.
Может быть, тут остановиться уже? Дальше сюжета не будет? Все написано, и песок весь истрачен. Аэропорт — давно проверенное место для финала, идеальный локейшн, как сказал бы Йорген с усмешкой.
— Марк… Или как там тебя теперь?
Нет, не дадут мне закончить. Помяни Йоргена, и он появится. Стоит с праздной трубкой в зубах, не курит, но дышит сквозь нее, опытный водолаз.
— Ты все-таки крепко подумал? Вазген же нас с тобой в коньяке утопит, ну!
— А мне это уже безразлично.
Мимо на тележке грузчика, сидя на шести чемоданах, проплывает женщина в зеленом атласном платье, с пархатой собачкой на тонких руках. Йорген оглядывает ее с печалью старого матроса. Спрашивает меня: