Пепел и песок
Шрифт:
— А можно спросить? — Я приподнимаюсь и чуть кланяюсь благодетелям.
— Конечно, спрашивайте.
— Почему именно Бенкендорф? Зачем сейчас фильм о нем?
ШШ улыбаются, щурятся, поправляют узлы жестких галстуков:
— Почти полтора века его считали гонителем и душителем, пора восстановить справедливость. Русскую спецслужбу создал человек умный, порядочный и настоящий патриот, хоть и немец. Такой герой нужен и современной России. Вы не согласны?
— Он согласен, — Йорген кивает трубкой в правой руке.
— А раз согласны — пишите сценарий. И поскорее, пожалуйста,
— Нет, — я снова приподнимаюсь. — Он хорошо владел саблей и…
— Но ведь можно образ расширить. У вас богатая фантазия.
— Может, Бенкендорфу еще горными лыжами заняться? — Йорген невинно рассматривает свою трубку.
ШШ посмеиваются, вызывая на крыше ветерок. Хе-хе-хе.
— Как у вас весело, творческих интеллигентов. Лыжами — необязательно, но вы подумайте. Это ведь намного интересней, чем писать сценарии к порнофильмам, а, Марк?
98
Аэропорт «Домодедово», гулкий вечер, скоро объявят спецрейс на Сочи, где мы с Катуар будем счастливы очень.
Мы сидим на оранжевых сиденьях, прижавшись друг к другу, как под дождем. У наших ног — большой коричневый чемодан: тот самый, старорежимный, от соседа-краснодеревщика, с овальной фотографией Любови Орловой в левом нижнем углу. Тот чемодан, с которым я семнадцать лет назад оказался у подножия Университета.
В чемодане, среди складок платьев Катуар, прячется, согнув ножки, беззаботный Лягарп. Катуар сказала, что без него никуда не поедет, Лягарп ликовал: «Вот спасибо, хорошо, положите в чемодан!»
— Катуар, а у кого ключи от квартиры?
— У меня, успокойся. Все у меня. Ты ведь не сбежишь от меня раньше?
— Бесишь, бесишь!
— Тогда продолжай, не отвлекайся.
— Продолжаю. Медики сказали, что петербургской зимы больная Елизавета Алексеевна не выдержит, нужно перевозить ее на юг. Вариантов было много: Италия, Крым, юг Франции. Остановились на Таганроге, городке тихом и унылом. Зато там точно никто бы не докучал императрице протокольными встречами. Было начало осени 1825 года, Александр с удовольствием бросил дела и отправился в Таганрог раньше супруги, чтобы подготовить все к ее приезду. Сейчас, на пороге смерти, у них установились самые нежные отношения. У императора не осталось никого ближе его Lise. Две их дочери умерли — одна во младенчестве, другая в раннем детстве. За год до поспешного отъезда в Таганрог от чахотки сгорела шестнадцатилетняя Соня Нарышкина, дочь Александра от дуры Марии Нарышкиной. Соню он очень любил, навещал почти каждый день. И когда услышал слова «Ее больше не существует», ему показалось, что он, император, властитель половины мира, стал маленьким, ничтожным карликом.
В Таганроге для царя и царицы выделили дворец градоначальника. Дворцом назывался одноэтажный особняк со множеством маленьких комнаток. Александр выделил себе две, остальные — для жены. И ждал ее в нетерпении. Он выехал со свитой встречать кортеж Елизаветы на почтовую станцию Коровий Брод…
— Внимание! Пассажиров, следующих рейсом 6666 до Сочи, просят пройти на посадку.
— Не слушай ее, — Катуар целует мой висок. — Боже, ты
— Они много времени теперь проводили вместе. Всвите их стали называть «молодыми влюбленными», что самого Александра очень забавляло.
— Подожди! А это все правда? Ты не выдумываешь, как обычно?
— Нет. На этот раз чистая правда. Ничего, кроме правды. Спасибо исследованиям Буха-баскетболиста. Но счастье супругов было недолгим: сперва у императора началось воспаление ноги — старая рана, полученная на параде от лошадиного копыта, потом — слабость, проблемы с желудком. Лейб-медик Виллие требовал принимать лекарства, ставить пиявки — Александр капризничал и отказывался. Он стал очень пуглив и суеверен. Однажды во время дождя зажег в кабинете свечи, вошел камердинер Егорыч, и сказал, старый дурак: «Свечи днем — к покойнику». Александр вздрогнул от этих слов и уже не мог забыть…
— Мы все погибнем! Он здесь!
Лихие и пьяные пассажиры смотрят на горячую и совсем белую кинокритикессу Шах-оглы Магомедову, наблюдают ее увлекательный делириум тременс.
— Я не полечу с ним! — визжит она, указывая на меня трепещущим пальцем. — Наш самолет разобьется! Он уже спланировал нашу катастрофу, я знаю!
Катуар закрывает мои уши теплыми ладонями. Шах-оглы Магомедову, близкую родственницу нефтяных вышек, уводят в частный джет кинолюбителя из Нижневартовска.
Катуар снимает свои компрессы, целует мой левый глаз:
— А там будет много таких сумасшедших?
— Немало. Хочешь — не полетим? Может, ты тоже суеверна стала со мной?
— Да, боюсь, что в салоне самолета сорвется на голову большая люстра. Что там было дальше с Александром?
— Господин Энде! И вы здесь? Что стряслось? Вы же не посещаете подобные ассамблеи.
Катуар выпускает ногти, скребет мои джинсы. Явздрагиваю от боли. Сегодня в «Домодедово» бенефис героев убогого комикса. Выходят, кривляются, рыла свиные. Глумятся над автором: мы теперь сами с усами, нас не догонишь, нас не убьешь, будем гулять по буфету, будем петь и смеяться, как дети!
Перед нами стоят пятеро фигляров из «Союза Б». Катуар отрывает руку от моей израненной плоти и тянет ее к лицу Пезделя. Чтобы стереть его, содрать. Тот делает рыбьи губки и, пряча левую руку за спиной, тщится правой поймать ладонь Катуар для поцелуя, но присасывается к пустоте: Катуар дико взмахивает ладонью, отчего на меня веет морским бризом.
— Вы не привыкли к галантным манерам, я понимаю, — улыбается Пездель. — Откуда они возьмутся у мещанина из Таганрога?
— Я же тебе, вампиру, уже сказала однажды: пошел вон! Сейчас могу и пинка дать.
Провожу рукой по ее плечу с встревоженной «А», прикрывая мой талисман от дурного глаза.
Пездель жестом напомаженного полукастрата из мюзикла достает из-за спины букет ирисов:
— Это вам, прекрасная дама! — и подносит цветы к лицу Катуар.
Она ахает, отворачивается. Я выхватываю букет из рук подлеца, кидаю в сторону, под ноги великой актрисы из пятого сезона сериала «Любовь и бедность навсегда». Катуар чихает.
Я встаю, приподнимаюсь на носки, чтобы достать до мыльного уха Пезделя: