Пепел Клааса

Агурский Михаил Самуилович

Но это были официальные, честные деньги. Кроме них делались и левые миллионы. При институте были производ­ственные мастерские. Их директор, Фалинский, добился то­го, что механический цех мастерских был вынесен во двор, который не охранялся. Таким образом, там могла делаться любая левая работа, например, огромное количество пласт­массовых кассет для магнитной ленты. Часть из них посту­пала в торговую сеть, а часть — на отдельный прилавок ма­газина «Пионер» на улице Горького, где их не приходовали. На одном этом Фалинский и мафия, к которой он принад­лежал, делали миллионы. Имея полный комплект техдокумен­тации на профессиональные студийные магнитофоны, Фалинский организовал их производство для начальства и для ар­тистов.

Разумеется, Фалинский должен был давать взятки направо и

налево. Он никогда ни на чем не попался.

Воровали все, кто только мог. Замдиректора студии грам­записи Черняк унес домой... концертный рояль. Когда на него донесли, он вернул его, утверждая, что взял рояль напрокат.

Группе операторов, задержавшихся в студии после работы, не хватило на выпивку. Один из них схватил рулон магнит­ной ленты и побежал продавать. По пьянке и в спешке он неаккуратно спрятал рулон под пальто и, когда выходил из ДЗЗ, милиционер заметил, что за ним тянется хвост ленты. Его сдали в ОБХСС. Следователь по-свойски предложил за­крыть дело в... ресторане. Злополучный оператор повел его в «Софию» и стал заказывать обед:

— Водки, пожалуйста!

— Коньяка, — поправил следователь.

— Шницель на второе.

— Котлеты по-киевски, — уточнил следователь.

Пообедав, следователь заметил, что дело, пожалуй, следует закрыть при следующем посещении ресторана. Он порвал акт только на третий раз.

55

В декабре было очередное заседание комитета комсомола ДЗЗ, на котором, как обычно, присутствовал член парткома Бахрах, старый еврей. Один из членов комитета, выпускник МЭИ, рассказал, что на одном из факультетов МЭИ была принята резолюция, ходатайствующая об изменении устава комсомола, а именно, требующая поднять возрастной ценз при вступлении. Цель этого предложения была ясна — сделать комсомол более идейной организацией. Мы все поддержали это предложение.

Бахрах промолчал. Через несколько дней меня останови­ли на лестнице секретарь райкома комсомола и Смирнов.

Увидев, что я собираюсь уходить, они попросили меня за­держаться. Оказалось, что вызвали весь комитет комсомола. Секретарь райкома с места в карьер обрушился на нас за «вредную» идею поддержки МЭИ. Все это невинное дело бы­ло представлено как политическая оппозиция. Смирнов, по­мимо прочего, прямо пригрозил мне за то, что я обмениваюсь с сотрудниками последними сообщениями западного радио.

Секретарь комитета сдалась первой, остальные уступали по очереди. Сдался и выпускник МЭИ. Сдался и я, но по­следним, признав свои ошибки, причем совершенно неиск­ренне. Дело осталось без последствий.

56

В январе 1957 года у меня родилась дочь. Как ее назвать? С еврейской стороны поступило предложение назвать ее в честь моей матери Буней, но это редкое и среди евреев имя сделало бы дочку белой вороной. С русской стороны пред­лагали назвать ее Татьяной в честь вериной бабушки. Я при­нял Соломоново решение, назвав дочку, как и Тусю, Тита­нией. С одной стороны, это было данью уважения к отцу, придумавшему это имя, с другой — похоже на Татьяну.

57

Жаль, Мойше-Лейб, Жаль!

Эзра Фининберг

Слепян принял необычный и рискованный шаг. Только что был заключен советско-польский договор о репатриации польских граждан, живших на территории Польши до 1939 года. По этому соглашению покинуло СССР не менее 70 тысяч евреев, из которых многие уехали в Израиль.

Слепян не имел права на репатриацию, но поехал в Вильнюс и там, за немалые деньги, заключил фиктивный брак с молодой еврейкой, подавшей на выезд в Польшу.

Слепян стал ждать ответа. Я был в курсе дел, надежно хра­нил тайну, но не был уверен в успехе.

58

Все стало на свои места,

Едва сыграли Баха,

Булат

Окуджава

Я стал часто бывать у Олега и Сони Прокофьевых. Отец Сони, художник Леонид Евгеньевич Файнберг, был монумен­талистом и книжным иллюстратором. Первая его жена умер­ла, и он женился на известной переводчице японской поэ­зии — Вере Николаевне Марковой. Но истинным столпом этого дома были не они, а номинальный хозяин их квартиры — старый холостяк Самуил Евгеньевич Файнберг, брат Лео­нида Евгеньевича, известный музыкант, профессор консер­ватории. Поэтому они и жили в Доме композитора. Самуил Евгеньевич считался до войны едва ли не лучшим пианистом, но после войны почти не выступал. После его смерти был выпущен альбом Wohltemperierte Klavier [19] Баха в его испол­нении. Все семейство с ума сходило по Баху, особенно по его кантатам. Это передалось и мне, очень плохо знавшему раньше классическую музыку. Это сделало арии из баховских кантат и пассион моей любимой музыкой, а особенно арию из кантаты №68.

19

Хорошо темперированный клавир (нем.).

Mein glaubige Herze, Frohlocke, sing, scherze [20] .

Самуил Евгеньевич, однако, ехидничал: «Подумаешь, Бах! Поройтесь в нотах 17-го века и найдете там двести бахов!»

Он был прав. Время Монтеверди и Шютца еще не насту­пило. В Доме композитора разговоры шли о музыке, поэзии, искусстве. Там я впервые узнал о тайном культе Пастернака среди интеллигенции. На книжной полке у Олега и Сони стояла его гипсовая голова работы Зои Афанасьевны Мас­ленниковой. Я взял томик раннего Пастернака и был глубоко потрясен его стихотворением «Годами когда-нибудь в зале концертной...». Вера Николаевна любила читать переводимые ею «танки», а говорить о политике считалось дурным тоном, этого боялись. Семья Файнбергов пережила чистки без по­терь, но мать Олега, Лина Николаевна, отсидела несколько лет, после того как ее оставил Прокофьев.

20

Пой, веселись, ликуй, мое верующее сердце (нем.).

В живописи в центре внимания были Босх, Клее, Монд­риан, а также иконопись, к которой раньше я был равно­душен. Частыми гостями в доме был молодой композитор Коля Каретников с женой Ниной, бывшей артисткой, и вхо­дивший в моду русский Дориан Грей — Андрей Волконский, ставший потом руководителем самого модного в Москве ан­самбля «Мадригал». Андрей вернулся с отцом в Россию из эмиграции после войны.

59

Историки духописи по праву считают моментом ее рож­дения день, когда мало кому известный прежде Поль Сиба выставил в салоне независимых «Шануа» хрустальную вазу с жидкостью, обладавшей привлекательным запахом весен­них полевых цветов. Как это нередко бывает, работа Сиба, имевшая, впрочем, название «Букет из Обиньи-сюр-Нэр», бы­ла обойдена критикой холодным молчанием. Но те, кто лег­комысленно расценил работу Сиба как экстравагантную вы­ходку, несомненно, ошиблись.

«Вот уже шесть тысяч лет искусство с упорством, до­стойным лучшего применения, занимается нелепым самоог­раничением, включив в сферу своего действия лишь два че­ловеческих чувства: зрение и слух», — обосновывал свои эсте­тические принципы Сиба.

«Но ныне уже вполне очевидно, что, сосредоточившись лишь на них, искусство исчерпало свои возможности. Несом­ненно, надо искать новые средства эмоционального восприя­тия».

Через год в салоне «Шануа» было экспонировано уже одиннадцать произведений нового направления в искусстве. Сиба представил две работы: «Ривьера» и «После грозы». Особо следует отметить последнее произведение, полное свежести оживающей природы, благоухания трав и бодря­щего аромата воздуха.