Пепел. Гори оно все...
Шрифт:
— А вообще, мама, конечно, злилась, рыжик, но она…. Смирится,— прошептал он, коснувшись своим лбом её лба. — У неё там ещё полно цветов, не переживай.
— Надо посоветовать ей закрывать оранжерею на замок, — пробормотала Альбина, чувствуя, как его дыхание щекочет её кожу, а его губы снова скользят по её губам, требовательно и нежно.
— Уже закрыла, — ухмыльнулся Артур. — Но я знаю лаз через окно — так что без цветов ты у меня не останешься!
Альбина рассмеялась, хотя в глубине души шевельнулась тревога.
— И твоя мама меня возненавидит...
– Неа… всего лишь проест мозг папе…. В очередной
Часы пролетали для Альбины незаметно. С ним время будто исчезало, рассыпаясь солнечными бликами между их словами и взглядами.
Ей казалось, что её место — именно здесь, рядом с Артуром. Это было естественно, как дыхание, как жизнь. Без коллег, без работы, без громких фамилий и чужих ожиданий — только они, девушка и парень, на своём первом п настоящем свидании.
Они гуляли, смеялись, разговаривали. Артур рассказывал ей о своей учёбе, о мечтах, о планах, иногда с лёгкой иронией, иногда с мечтательной серьёзностью. Альбина слушала, жадно впитывая каждое его слово, каждую улыбку. Он задавал ей вопросы — простые, тёплые, настоящие — и она отвечала ему так же искренне, безо всякой маски.
Когда Артуру звонили с работы, он отвечал быстро и коротко, будто боялся потерять хоть минуту, которую мог провести с ней.
А когда зазвонил её телефон — Альбина, едва взглянув на экран, догадалась: мама. Наверняка чтобы упрекнуть за то, что опять не приехала на выходные.
Она без колебаний отключила звук.
В понедельник весь офис буквально гудел об их истории с Артуром. Стоило Альбине переступить порог холла, как на неё обрушилась волна взглядов — любопытных, завистливых, недоброжелательных. Женская часть коллектива смотрела на неё исподтишка, с тонкими, холодными усмешками, а мужчины — с открытым интересом, чуть задерживая на ней глаза.
Альбина никогда раньше не оказывалась в центре такого пристального внимания. Казалось, что каждый её шаг, каждое слово рассматривают почти под микроскопом, будто оценивают невидимыми шкалами: "достойна ли", "что в ней такого особенного".
К счастью, одно радовало: ни Ольга Альбертовна, ни Ирина Александровна отношения к ней не изменили. Те же требования, тот же деловой тон, без намёков и пересудов. И когда Ирина, без лишних церемоний, грохнула перед ней на стол стопку папок с проектами и велела в кратчайшие сроки изучить материалы, Альбина испытала почти физическое облегчение — наконец-то нормальная работа, а не сканирующие взгляды и перешёптывания.
А Артуру, казалось, было глубоко плевать на все эти офисные шорохи. Утром он демонстративно заглянул в её кабинет, поздоровался при всех с таким спокойным, чуть наглым выражением лица, что коллеги поспешно отвернулись, притворившись занятыми. Альбина же вспыхнула ярче мака, чувствуя, как жар разливается от кончиков ушей до кончиков пальцев. И ещё долго потом, сидя над проектами, с упорством каторжницы забивала себя работой, пытаясь заглушить этот пожар внутри.
Ирина Александровна только хмыкнула, скосив взгляд на девушку, но её лёгкое неодобрение явно адресовалось не Альбине, а скорее Артуру — за его не слишком
Вечером же они снова были вместе. Без посторонних глаз, без взглядов и пересудов. Только они.
На следующий день история повторилась.
Во вторник, придя на работу, Альбина обнаружила на своём столе огромный букет нежно-розовых роз — настолько роскошный и неприлично пышный, что он почти заслонил собой ноутбук. Коллеги не скрывали улыбок и перешёптываний, а Альбина почувствовала, что на этот раз у неё горят не только щеки, но и уши.
Пришлось написать Артуру короткое сообщение, слабо намекая, что с вниманием стоит быть осторожнее.
Он ответил ей одним словом: "Учту" — и добавил в конце озорной смайлик.
И всё равно она знала: вечером он снова будет ждать её. И она снова будет спешить к нему — несмотря ни на что.
А день рождения Ярослава нависало над ней дамокловым мечом неопределенности.
Весь обед во вторник Альбина провела в интернете, выискивая по крупицам информацию об этом человеке, о его привычках, хобби, интересах. Отец Артура оказался фигурой хоть и известной, но практически максимально закрытой от общественности. Несколько качественных интервью, снимки с официальных мероприятий – ничего лишнего, ничего личного. А пятница надвигалась как шторм или ураган, грозя снести Альбину с лица земли.
Она осторожно спросила Артура о подарке его отцу, на что тот, смеясь, махнул рукой:
– Не заморачивайся, Аль, подарим фигню от нас обоих. Жанна что-нибудь выберет для него. Давай подарим ему коня как в «Служебном романе» - он у нас такой же серьезный и пафосный как Бубликов!
Альбина не смогла не прыснуть от хохота, представив выражение лица сурового Ярослава на такой подарок. Картина была такой абсурдной, что на мгновение её тревоги отступили, растворившись в этом лёгком, тёплом моменте. Артур, заметив её смех, наклонился ближе, его рука накрыла её ладонь на столе, и от этого простого жеста сердце Альбины снова забилось быстрее.
— Серьёзно, Аль, — добавил он, уже мягче, — не бери в голову. Отец не из тех, кто ждёт подарков. Ему главное, чтобы я был там... и ты. — Он слегка сжал её руку, и его голос стал тише, почти интимным. — Ты ведь придёшь, правда?
Она кивнула, чувствуя, как тепло его слов борется с холодом её страхов. Но улыбка Артура, его уверенность, что всё будет просто, только сильнее подчёркивали пропасть между их мирами. Он не знал, что для неё этот вечер — не просто выход в свет, а испытание, где каждый шаг может стать ошибкой. Платье, которое нельзя надеть дважды. Подарок, который она не может себе позволить. Взгляды гостей, которые будут оценивать её, как экспонат на выставке.
— Конечно, приду, — тихо ответила она, стараясь, чтобы голос не выдал её смятения. Но внутри всё сжималось от вопроса: как?
Артур чуть прищурил глаза.
– Аль… вот держи, - он достал из портмоне одну из карточек.
Альбина замерла. Её щёки вспыхнули, как от пощёчины, жар разлился по лицу, а сердце ухнуло куда-то вниз. Она смотрела на карту, лежащую на столе между ними, и чувствовала, как внутри всё обрывается. Это был не просто кусок пластика — это был символ всего, чего она боялась: её несоответствия, её зависимости, её неспособности быть той, кем он, возможно, хотел её видеть.