Пепел. Хроники Риада
Шрифт:
Весть о вероломстве племени Сетт, беспрепятственно пропустивших лакхов через свои земли и заключивших с их предводителем союз, глубоко возмутила доверчивых горцев, чьи сердца не были способны на предательство, отвергаемое их законами, как самое отвратительное деяние, порочащее честь. Ни Нийсхо, ни его воины не колебались ни мгновения: вооружившись, они начали седлать коней, едва гонец донёс весть до селения.
Стояла на пороге дома Тханана, окружённая женами и сестрами следовавших за вождём всадников. Женщины негромко и сдержанно прощались с мужчинами, звучали традиционные
– Помогай матери, – вместо прощания сдержанно наказал Нийсхо дочери.
ХынСаа подавила желание хотя бы пожать руку отца на прощание – она не знала, вернётся ли он из сражения живым, – и на миг коснулась кинжала Нийсхо, мысленно благословляя его дорогу. Уверенно удерживая поводьями волновавшегося и бившего ногой коня, попрощался с сестрой взглядом БийсХа. Девушка отступила назад, когда после громкого приказа отряд сорвался с места, и удивлённо взглянула на последнего воина, отставшего от остальных всадников, чтобы подъехать ближе к ней.
– Если вдруг не вернусь… не выходи замуж за огонь, ХынСаа, – попросил он и стегнул своего коня плетью.
– Счастлив твой путь… Дотт, – тихо пожелала девушка, провожая умчавшегося прочь воина глазами.
Женщины ещё долго стояли, глядя вслед многочисленному отряду, уверенно, без страха и сомнений ехавшего к границе земель, чтобы защитить племя. Вскоре они скрылись из виду, растаяв в тенях ущелья, где намеревались оставить лучников, что должны были не допустить появления вражеских всадников в долине. Горянки начали расходиться; последней домой поспешила ХынСаа.
Дома царило полное тяжёлых дум безмолвие; тянулся дым от очага, пахло варёным мясом и высушенным тимьяном. Тянуло теплом от медвежьих шкур на полу, от пёстрых войлочных ковров на стенах, от глиняной посуды на полках. Привычные домашние хлопоты не отвлекали девушку от тревожных размышлений; она подоила корову, накормила баранов и задала овса оставшемуся дома Дикому, процедила молоко, разлила его по глиняным кувшинам и убрала их в холодный подвал почти машинально, не задумываясь. С улыбкой приняла и ловко обслужила соседок, навестивших Тханану ближе к вечеру; женщины были подавлены, но никто не подавал виду. Протирая пыль для того, чтобы чем-то себя занять, ХынСаа слушала неторопливую беседу женщин, особенно внимала словам матери и вспоминала приснившийся на рассвете сон.
Ей приснилась странная птица, которую ранее ей не доводилось видеть. Она напоминала голубей, обыкновенно ютившихся на верхнем этаже дома под самой крышей, только была белой, с чёрными перьями на концах крыльев и длинным хвостом. ХынСаа увидела её, когда вышла на порог; гостья сидела на крыше и изредка клевала лежавший перед ней кинжал. Выросшая в уважении к оружию, девушка возмутилась тому, что показалось ей почти святотатством, и замахала руками на птицу. Крик, который издала гостья в ответ, напоминал
ХынСаа и ранее снились вещие сны. Тханана учила её толковать видения, и это получалось у девушки не всегда хорошо. Иногда она совершенно не понимала того, что увидела, но временами смысл сновидения ей подсказывало предчувствие, помогавшее уловить будущее и предсказать его с каждым разом всё лучше. ХынСаа была расстроена увиденным: она не хотела верить тому, что нёс её сон, но сознание настойчиво требовало удержать рассказ о нём в сердце. Порой нерассказанный сон не сбывался.
– Чем ты опечалена, ХынСаа?
Вопрос матери после того, как ушли гости, тронул девушку своей проницательностью. Неловко улыбнувшись в ответ на внимательный взгляд Тхананы, ХынСаа отставила медный таз, который натирала золой, сполоснула руки и присела за низенький стол напротив матери. Бурый мех согревал ступни. Девушка поправила складки коричневого платья и посмотрел на мать.
– Слова, которые мне сказал Дотт перед тем, как уехать. Они не дают мне покоя, – ХынСаа не кривила душой: пожелание юноши расстроило её.
Тханана нахмурилась и провела ладонью по едва начавшим седеть каштановым волосам, разделённым ровным пробором и собранным в тяжёлую косу. Сдержанная, как и все горянки, со строгим взглядом светлых глаз, в шерстяной безрукавке поверх платья с длинными рукавами и юбкой, молодая, несмотря на тронутое заботами и тревогами лицо, она внушала как дочери, так и всему племени уважение и трепет. К ней всегда прислушивались, к ней приходили, чтобы поделиться житейскими проблемами, чтобы послушать совета, её решения дожидались во многих спорах. Она возглавляла племя наравне с супругом, и только женская мудрость позволяла ей оставаться в тени мужа, за которым она всегда оставляла последнее слово.
Она воспитала ХынСаа в уважении к мужчинам, в почитании их. «Не поднимай взгляда», «Никогда не касайся лица отца и брата», «Не повышай голоса», «Никогда не спорь» – заветы матери девушка хорошо усвоила ещё в детстве. Как и все ламарские девушки, ХынСаа непременно шла следом за отцом и братом, всегда трапезничала лишь после того, как поедят они, держала в уюте и чистоте их комнаты и одежду. Мужчины защищали дом и честь семьи, приносили пищу с полей или охоты, брали на себя всю тяжёлую работу и учились сражаться. ХынСаа уважала отца и брата, восхищаясь их мужеством и находя в них опору и защиту; она любила их – искренне, ласково и мягко, видя такую же любовь в глазах, словах и поступках матери.
– Выйти замуж за огонь, – повторила Тханана слова Дотта. – Это древняя традиция девушек нашего племени.
ХынСаа подалась вперёд и попросила:
– Расскажи, уни.
– В тяжёлые времена, – помолчав, начала мать, – когда племя теряло защитников и гярахи приходили в селения, девушки, защищая себя от бесчестья, лишали себя жизни.
Девушка вздрогнула; она понимала этот выбор – прикосновение чужого мужчины было несмываемым позором как для незамужней девушки, так и для женщины, бывшей в браке.