Переход
Шрифт:
— Нет, он предупредил, что себе ввел какую-то сыворотку заранее, и если препарат применить на нем, то он попросту сдохнет. Причем в мучениях, но — я его просто цитирую — уж лучше сдохнуть в мучениях, чем вспоминать то, что нормальному человеку помнить нельзя.
— То есть он, возможно, все же чей-то шпион и боится раскрытия?
— Убежден, что нет. Мне кажется, я знаю, о чем он говорил. При расчистке… при разминировании лесов в Белоруссии недалеко от его родной деревни саперы нашли… в общем, останки нескольких фашистов. Они были привязаны колючей проволокой к деревьям… по сути распяты на земле…
— И это вы считаете…
— А у них на животах были остатки костров. Небольших, но… наши эксперты
— Понятно, а по существу вопроса?
— А по существу… вот протоколы допросов, допросов с применением препарата правды, как его партизан назвал, трех фигурантов.
— Почему трех? В списке же было пятеро?
— Один при аресте самоубился: знал, сука, что за такое не прощают. Один после применения препарата впал в кому. Наши врачи его, конечно, откачали — слава богу, что партизан и на такой случай инструкцию подготовил. Но еще с месяц его трогать нельзя, скорее всего он на допросе и без препарата сейчас помрет. Потом допросим, конечно, но это будет уже чистой формальностью…
— Так, — задумчиво произнес Лаврентий Павлович, просмотрев протоколы. — Это очень интересно…
— Я дал санкцию, и мы допросили еще пятерых, о которых тут речь идет. Получается даже еще интереснее, но на то, чтобы всю эту шоблу раскрутить, нужна соответствующая санкция. И я такую давать не вправе.
— Думаю, Виктор Семенович, санкцию вы получите… очень скоро получите. Завтра с утра будьте у себя, я с вами свяжусь…
Алексей Павлович, изучая историю пятидесятых, не смог не заметить так называемое «дело врачей». И из чистого любопытства решил узнать о нем побольше — но то, что он узнал, оказалось исключительно странным. То есть о самом «деле» информации было много, но в основном эта информация исходила от «жертв сталинского террора», а вот другой информации практически не было. И, что Алексею Павловичу тогда показалось особенно любопытным, практически все следственные «дела» — а их за почти два года следствия должно было набраться немало — из архивов исчезли бесследно. То есть пропали все материалы именно «дела», а вот материалы по его «последствиям» остались. И они натолкнули Алексея Павловича на очень интересные мысли…
Ему удалось выяснить чуть больше о причинах закрытия этого дела: его прекратили не по распоряжению Берии — как гласила «официальная версия», а по постановлению какой-то комиссии ЦК, подписанного сразу «группой товарищей», и первыми на постановлении стояли подписи Хрущева и Куусинена. А вот подписей Маленкова и Берии на постановлении не было. Правда, Алексею достался не оригинал постановления (он тоже «испарился»), а всего лишь копия без оригинальных подписей, но тогда он сильно задумался. А еще он узнал, что все следователи, ведущие эти «дело», были арестованы почти сразу после официального его прекращения и в течении года поголовно были расстреляны — но ни в одном приговоре «дело» даже не упоминалось.
Все это давало простор для самых невероятных конспирологических теорий. Но Алексей Павлович, как профессиональный программист, привык рассуждать строго логически. И логика ему подсказывала, что «что-то тут не так», а когда он узнал (за очень большие деньги узнал), что довольно много «подследственных» как-то быстро и незаметно покинули Советский Союз, очень неплохо устроившись за рубежом, получив неизвестно откуда более чем изрядные средства, эта самая логика выдала ему довольно предсказуемые ответы на возникшие вопросы. Но это было «давно и неправда», а в этой жизни Алексей,
Иосиф Виссарионович, получив от Лаврентия Павловича краткий отчет о расследовании, пришел в бешенство:
— Эти суки… мы им доверяли, а они… да их расстрелять мало!
— Боюсь, если расстреливать, то политически это будет неверно. Даже просто сообщать народу, что ими руководили мерзавцы и подлецы будет неверно: это может существенно подорвать доверие к партии и правительству. Да и к медицине, ведь люди подумают, что если руководство врачей такое, то и сами врачи…
— А у тебя есть другие предложения?
— Я бы поступил так, как наш партизан с фашистами поступал, которые наши деревни сжигали вместе с жителями, но в таком случае я был бы не прав. А вот товарищ Абакумов предложил кое-что другое. То есть он тоже вроде как ахинею понес, но мне почему-то кажется, что в его ахинее все же крупицы здравого смысла отыскать можно. Правда, при одном условии.
— При каком?
— Я в медицине понимаю крайне мало, но есть люди, которые в ней разбираются гораздо лучше. И нам прежде всего следует нашу медицину поднять на огромную высоту. Сейчас в производство запускается сразу очень большое количество исключительно хороших препаратов, с которыми мы здоровье советских граждан можем существенно улучшить — и я думаю, что мы, то есть правительство, должно будет демонстративно авторов этих лекарств наградить. Серьезно наградить, чтобы люди, об этих наградах читая, сами поняли, что страна и правительство исключительно сильно заботится об их благополучии. Так мы сможем по крайней мере на подорвать впоследствии доверие народа к медицине в целом…
— То есть предлагаешь увешать Воронова орденами с головы до пят?
— Нет, конечно. Он все свои новые препараты по сути дела просто дарит своим подругам, а они и под пыткой не признаются, что лекарства не они придумали.
— И много у него… подруг?
— Я, конечно, не считал, но в этом институте три четверти студентов, даже больше — девушки. До которых потихоньку доходит, что найти себе мужа у них просто не получится: нет у нас мужиков, выбили за войну. А партизан пообещал всем, кто даже без мужа ребенка родит, безбедную жизнь.
— Его фамилия не Рокфеллер?
— Нет, но за изобретения у нас процент авторам выплачивается весьма приличный. Я специально проверил: все, придумавшие новые медпрепараты, ходят теперь с пузом. А лекарства он проталкивает через Минздрав Белоруссии: товарищ Пономаренко насчет лекарств верит ему, как господу богу и все его препараты сразу отправляет в производство.
— И сколько же него… будет детей?
— Не знаю, но думаю, что в институте каждая вторая старшекурсница с радостью ребенка ему родит. Или не ему: парню-то, в принципе, этот момент безразличен. Одна наша внештатная сотрудница сообщила, что он всех этих… подруг предупреждает: помочь в деторождении он может — если та никого другого не найдет, но с наступлением беременности такие отношения тут же прекратятся… кстати, он придумал и наладил на опытном заводе производство весьма точных тестов, показывающих беременность уже на первом месяце… отвлекся. В общем, подруг… близких подруг у него хватает: парень он видный, даже красивый — почему бы от такого ребенка не родить? Но насчет учинения разврата в общежитии жалоб не поступало, там все по взаимному согласию происходит. И, мне кажется, и стране от этого всяко хуже не будет: дети нам нужны, а кто у них отцом будет числиться…