Переосмысление заикания
Шрифт:
У Дона была досадная привычка расхаживать голым по квартире с незадернутыми шторами. Я все время приставал к нему по этому поводу, ссылаясь на соседей, но ему было все равно, и в конце концов я уступал и просто задергивал шторы.
Несмотря на то, что мы были совершенно разными людьми, мы неплохо ладили.
Однажды в пятницу вечером около 6.30 я был в гостиной и пылесосил ковер. В комнате был беспорядок, а мы ждали гостей. Как обычно, я опаздывал и все еще был в нижнем белье.
Зазвонил дверной звонок.
Дон пошел открывать. Черт! Мне еще нужно было убрать сигаретный пепел, скопившийся на диване
«Входите», – сказал Дон.
До сих пор у меня перед глазами стоит Линда, смотрящая на меня через плечо Дона. Я знал Линду со школы. Она жила ниже нас по улице на Лонг-Айленде. Да, она принарядилась для вечеринки. Шикарное коктейльное платье, жемчуг. Черт, они все были одеты с ног до головы. Это ведь был не захолустный городишко, это был Нью-Йорк в пятницу вечером, и они были шикарно выглядящими горожанами, готовыми к ночному гулянью по городу, и входили в нашу гостиную, где я пылесосил в нижнем белье, и это был не сон, ЭТО ПРОИСХОДИЛО РЕАЛЬНО!
Пока они медленно и неуверенно входили в комнату, я принял решение. Это было, возможно, самое быстрое решение, которое я когда-либо принимал, потому что у меня не было и секунды, чтобы взвесить все возможные варианты: первый – выбежать из комнаты и выглядеть дураком, второй – выйти из комнаты и выглядеть дураком, третий – извиниться и не только выглядеть дураком, но и почувствовать себя таким и замолчать, как я обычно и делал, когда заикался. Четвертым вариантом было остаться там, где я находился.
Я выбрал последнее. «О, привет», – сказал я так бесцеремонно, как только мог, делая вид, что такое бывало ежедневно. И продолжал пылесосить. Причем не только диван. Я повернулся и опять пропылесосил все около стола. «Буду готов через минуту», – сказал я. Они смотрели на меня с любопытством, как на что-то диковинное.
«В пробках стояли, когда к нам ехали?» – спросил я. (В тот момент дорожное движение интересовало меня так же, как цены на муравьиные фермы в Нигерии.)
«Нормально, – сказал кто-то, – не слишком плохо».
Мои жокейские шорты, конечно, были разительным контрастом тому, во что были одеты другие мужчины в комнате. Они все были в шикарных синих костюмах. И в куртках. «Я чуть припоздал», – уточнил я, как если бы этот факт не был очевиден.
Очень постепенно, с максимумом самоконтроля, я дюйм за дюймом пылесосил мой путь в коридор.
«Почти закончил, – прокричал я оттуда, – дайте мне пять минут».
Казалось, столетия прошли за то время, пока я пылесосил свою дорогу в коридор, медленно огибая угол, со скоростью четыре дюйма в час. Даже не могу вспомнить, показывал ли я когда-либо, до этого или после, такой уровень самообладания.
Затем наконец все это закончилось.
Я был свободен. Мне хотелось умереть или заползти куда-нибудь в нору. Но мои друзья этого не знали, так как, в сущности, я держался молодцом в этой ситуации. И проклял бы самого себя, если бы позволил своему замешательству проявиться. Десять минут спустя я уже наливал выпивку гостям, абсолютно одетый. Позже я узнал, что одна из девушек была недовольна моим неуместным поведением. Она подумала, что эти «повадки хиппи» – мой обычный стиль жизни. Однако поскольку было очевидно,
Я никогда не забуду тот вечер (а кто бы забыл!) и никогда, могу добавить, не забуду тот урок, который тогда получил: «Люди относятся к тебе так, как ты сам относишься к себе».
И это особенно верно по отношению к заиканию. Если тебе некомфортно, если ты смотришь в сторону, переступаешь с ноги на ногу, выглядишь паникующим, люди, с которыми ты разговариваешь, перенимают твои чувства и тоже начинают чувствовать себя некомфортно. Но если ты стоишь прямо, подняв голову, поддерживаешь контакт глазами и выглядишь так, что становится понятно, что ты хочешь быть там, где сейчас находишься (даже если ты пылесосишь в нижнем белье), ваших слушателей вряд ли оттолкнут запинки в вашей речи.
Удивительно, но большинство людей действительно не знают, что именно они должны чувствовать, и поэтому ждут неких намеков. Кинорежиссеры это понимают. Когда головорез достает ружье, камера всегда показывает, как кто-то другой на это реагирует. Свидетель выглядит обеспокоенным? Хо-хо, вот проблема, и наш пульс ускоряется. Но режиссер уже показывает копа крупным планом. Смотрите! Это Сильвестр Сталлоне. Он – Кобра. Он крутой. Он знает что-то, что мы не знаем. Мы начинаем расслабляться. Вот что реально делает режиссер: он программирует то, как мы должны реагировать. Пару лет назад, во время занятий драмой, я получил прекрасную возможность увидеть этот принцип в действии. Но сначала немного предыстории. Когда я учился в старших классах школы, я не знал, чего больше боюсь: заикания (речевых ступоров) или потери памяти перед всем классом (ступоров памяти). Даже сейчас, стоит мне чуть почувствовать себя некомфортно, моя память на имена, факты и т. д. просто отключается. Однажды я даже забыл имя своей любимой тети на семейном вечере, и она до сих пор подсмеивается надо мной по этому поводу.
Однако годы с Дейлом Карнеги, Курсами ведущих и, особенно, речевые экспромты на собраниях NSP сделали меня достаточно уверенным для того, чтобы попробовать обуздать этот страх. Поэтому я записался в школу актерского мастерства.
Сейчас мы посмотрим, чем я занимался на первом курсе «Актерское мастерство для телевидения». (Хорошо ведь начать с чего-нибудь полегче, правда?) Одиннадцать часов вечера. Я стою перед 22 студентами. Плюс преподаватель. Плюс парень, который снимает на камеру. Я произношу монолог, это самое трудное упражнение, потому что говоришь один. Нет никого, кто бы подыграл. Это сцена из «Смерти продавца», я в роли Вилли Ломана.
Преподаватель начинает обратный отсчет. «Пять… четыре… три… два… один» и дает мне знак. Красный огонек на камере начинает мигать. Я начинаю.
Но все идет не так! Не могу выключить мое самосознание. Двадцать секунд я стою, совершенно ничего не помню. Воплотились самые худшие опасения.
Преподаватель говорил нам, что когда забываешь строчку, нужно оставаться в образе, пока не поймешь, можешь ли ее вспомнить. Поэтому, продолжая играть Вилли Ломана, я начал говорить запинаясь. Я мямлил, нес отсебятину, городил чепуху… Ничего не помогало. Память отшибло напрочь. Наконец, между тридцатью секундами и тридцатью годами, я сказал «Стоп».