Перерождение

Кронин Джастин

Увы, чем больше Тео старался, тем сильнее увязал в сетях сна. Рассудок превратился в колодец, и Тео погружался в его темную глубину.

«Ну, че смотришь? Че глаза вылупил, говнюк плюгавый?» — хохотала толстуха.

«Мало того что немой, так еще и пришибленный!»

Тео внезапно проснулся, из сетей сна попав в холодную реальность камеры. На лбу проступил вонючий пот — пот кошмара, который Тео уже не помнил. От сна осталось лишь мерзкое чувство, темным пятном растекавшееся по сознанию.

Он встал

и шаркая подошел к дыре. Сейчас нужно прицелиться и слушать, как плещется моча. Он ждал этот звук, как ждут приезда старого друга. Он ждал того, что случится дальше. Ждал, что кто-нибудь скажет хоть слово, что объяснит, чего от него хотят и почему его не убили. Все эти беспросветно-мучительные дни он ждал боли: вот-вот в камеру ворвутся люди и сделают больно.

Некто в сапогах появлялся и исчезал — обшарпанные носы Тео разглядел в щели под дверью. Неизвестный приносил еду, забирал грязную посуду, но не говорил ни слова. Близкий к отчаянию, Тео снова и снова колотил в холодную бездушную дверь. «Что вам нужно от меня, что?» Все его мольбы разбивались о тишину.

Как долго его держат в камере, Тео не знал. В грязное оконце не посмотришь: оно слишком высоко. Днем в нем белела полоска неба, ночью сияли звезды. Последними в памяти отложились падающие с потолка вирусоносители — недаром же их пикировщиками называют! Потом все перевернулось. Тео смутно помнил, как удалялось бледное лицо Питера, как его звали по имени, как хрустела шея, когда пикировщики швыряли его в сторону крыши. Он помнил ласковый поцелуй солнца, объятия ветра и летящую вниз винтовку. Винтовка словно дразнила — падала медленно, выделывая безумные сальто.

А дальше — ничего. Дальше в памяти начиналось темное пятно, дыра с рваными краями, словно от выдранного зуба.

Сидя на нарах, Тео услышал шаги. Под дверью появилась щель, и в нее по полу протолкнули тарелку с водянистым супом. Изо дня в день кормили тем же. Иногда в супе плавал кусочек мяса или мозговая косточка. Сначала Тео решил не есть, дабы спровоцировать неизвестных тюремщиков на какие-то действия, но уже через день голод стал невыносим.

— Как самочувствие?

— Отвали! — с трудом ворочая языком, буркнул Тео.

Раздался сухой смешок, и сапоги заскрипели по каменному полу.

— Вот это я понимаю, настрой так настрой! Ай да Тео! — Молодой голос или старый, Тео понять не мог, но, услышав свое имя, почувствовал, как по спине бежит змейка страха. Лучше не реагировать…

— Надеюсь, тебе удобно?

— Откуда вам известно, кто я такой?

— Неужели не помнишь? Похоже, нет. Ты сам мне сказал. Ну, когда попал сюда. Мы с тобой славно поболтали!

Тео отчаянно напрягал память, но в ней было пусто и черным-черно. Может, и голоса на самом деле нет? Может, ему мерещатся и этот странный, называющий его по имени голос, и обутый в сапоги некто? В

таком месте подобное рано или поздно случается. Рассудок творит то, что хочет.

— Не желаешь разговаривать? Ничего страшного.

— Делайте то, что решили! К чему медлить?

— Ну, мы уже сделали и делаем в этот самый момент. Оглянись по сторонам, Тео. Что ты видишь?

Тео машинально обвел взглядом камеру: нары, дыра в полу, грязное оконце. На стенах пестрели надписи, точнее, выцарапанные на камне каракули, которые он рассматривал часами. Не слова и не рисунки — сплошная бессмыслица, хотя над дырой на уровне глаз нацарапали целое предложение: «Здесь был Рубен».

— Кто такой Рубен?

— Рубен? Я не знаю никакого Рубена!

— Хорош прикидываться!

— Ах, Ру-бен! — За дверью снова захихикали. Тео правую руку отдал бы за то, чтобы как следует вмазать этому смешливому хлыщу. — Забудь его, Тео! С Ру-беном ничего не вышло. Сейчас Ру-бена можно назвать далеким прошлым! Ну, скажи, как ты спишь? — после небольшой паузы попросил обутый в сапоги.

— Что?

— Ты меня слышал. Как тебе толстуха?

У Тео дыхание перехватило.

— Что вы сказали?

— Ну же, Тео, не валяй дурака! Мы все через это прошли. Я говорю о толстухе, которая тебе снится.

Память взорвалась, как гнилое яблоко. Сны… Толстуха на кухне… Обутый в сапоги знает, что ему снится!

— Честно говоря, мне самому она никогда не нравилась. Целыми днями бла-бла-бла! А запах… Вонища!

Тео сглотнул, пытаясь навести порядок в мыслях. Стены камеры будто смыкались и давили на него. В полном отчаянии он стиснул голову руками и выжал из себя:

— Никакой толстухи я не знаю.

— Конечно-конечно! Прекрасно понимаю тебя, Тео. Мы все через это прошли, ты не одинок! Позволь спросить кое-что еще… — Голос превратился в заговорщицкий шепот. — Ты уже зарезал ее? Ну, тем большим ножом? Дошел до этой части?

Накатила тошнота, и воздух застрял в груди. Нож, нож, нож…

— Ясно, еще не зарезал. Не волнуйся, успеешь! Всему свое время. Уверяю, потом станет гораздо легче. Это, можно сказать, поворотный момент.

Тео поднял голову. Щель под дверью еще не закрыли, и в ней виднелся носок сапога, сношенного чуть ли не до белизны.

— Эй, ты меня слушаешь?

Тео пристально смотрел на сапог: у него возникла идея. Он беззвучно встал, прокрался к двери, аккуратно обогнув миску с супом, и сел на корточки.

— Понимаешь, о чем я? Об облегчении! О невероятном облегчении!

Молниеносный выпад — Тео бросился на сапог, словно кошка на мышь. Слишком поздно — рука схватила пустоту, а потом ее обожгла адская боль: на запястье наступило что-то тяжелое. Каблук сапога! Он мял, давил руку, втирал кости в пол. Тео прижался щекой к холодной стальной двери.