Перешагни бездну

Шевердин Михаил Иванович

хватай за шиворот, души за шею.

Факих

Дома — петух, на улице — цыпленок.

Узбекская пословица

Вяло, расслабленно эмир Алимхан ныл:

— ...книга... поучительная «Аб-уль-Мульк»... Вы, невежи, не понимаете названия... Разъясню: «Учтивость князей»... Поучитель­ные в книге мысли... написано, в частности: «придворные в де­лах — черепахи,

за дастарханом — шакальи пасти». Все вы об­жоры... бездельники...

Его одутловатое лицо порозовело под слоем пудры и белил. Ои вдруг закричал. И так прокричал всю свою путаную и несвязную речь:

— ...хромые собаки... Вы волки, и шакалы вам зады отъедят... Не почувствуете... Ничего, и без задов проживете... Глаза бы не видели вас! Не допущу! Не позволю!..

Из конвульсивно выдавленных из глотки Алимхана слов явство­вало одно: после неприятного посещения покоев Бош-хатын, после бесед со своим ближайшим советником Сахибом Джелялом он питался найти выход злобе в лихорадочной деятельности. Но из скорлупы суматошной речи все же постепенно вылущивались не­маловажные мысли. В них, к огорчению муллы Ибадуллы Муфти, эмир на этот раз проявлял решимость. А такого Алимхана духов­ный наставник боялся хуже яда змеи.

Прежде всего, вопреки его советам, Алимхан не разрешил не­скольким почтенным бухарцам уехать из Узбекистана. В слез­ливых письмах они просили, умоляли: «Жизнь проводим в страхе. Наше здоровье требует тишины и покоя». Они назойливо просили вспомоществований и золотых червонцев, чтобы переселиться в Афганистан или Иран.

Тут же всем написали отказ. Алимхан обиженно объявил:

— Жертвой мне стать, на всех не хватит!

Отказал он и тем, кто в своих письмах, «источая слезы умиле­ния», писали о желании совершить хадж в Мекку.

— Молитвы потом! Наступают времена священной войны!.. Начала воевать, потом целовать Каабу!..— выкликал он, отшвыривая письма.

Оживился Алимхан, когда ему прочитали письмо имамов Каттакургана. В нем говорилось: «...Молим, чтобы заграничные госу­дарства защитили мусульман от притеснений в Бухаре, Ташкенте, Уфе, Казани. Известно ведь, что и в старину во спасение ислама правоверные халифы не гнушались помощью безбожников-кяфиров и заключали союзы с идолопоклонниками. Когда же договоры делались излишними, их порывали с благословения всевышнего, ибо соглашение с язычниками не стоит обещания, данного свинье».

— Передайте письмо каттакурганских имамов брату нашему Юсуфбаю Мукумбаеву,— все так же расслабленно простонал эмир.— Сие мудрое... послание... пусть в Женеве и других столицах ргласят. Кроме слов... гм-гм... о свинье... Пусть все знают... союз с кяфирами мы, так сказать, одобряем. В газетах призыв о помощи...

При имени Мукумбаева что-то тихо шептавший Сахибу Джелялу доктор Бадма невольно вскинул голову и поискал глазами Юсуфа в толпе чалмоносцев. Столько рассказывали про коммер­санта и представителя эмира в Лиге Наций, про его ум, прони­цательность!

Отец Юсуфбая Мукумбаева, видный торговец

каракулем, до революции жил в Петербурге, имел связи в высоких кругах, и потому Юсуф обучался в аристократическом учебном заведении, куда из «инородцев» допускались лишь сыновья наследственных владетелей — эмиров и ханов, высшего духовенства, беков, -бога-тых помещиков, коммерсантов. По слухам, эмир тоже учился вместе с Юсуфом, и с тех пор их соединяли узы дружбы.

Доктор Бадма думал увидеть человека примечательной внешности. Ожидания не оправдались. Юсуфбай Мукумбаев ничем не выделялся среди чалмоносцев, каких много толкалось в михмами ханах Кала-и-Фатту. Небольшого роста, с веснушчатым невырази­тельным лицом, с курносым — «пуччук» — носом и реденькой козлиной бородкой, он ничуть не походил на виднейшего деятеля европейского размаха, на грозную, внушительную политическую фигуру, а смахивал скорее на сидельца в бакалейной лавчонке. Да и халат его темно-бутылочного суконца, и порыжелые ичиги, и грубая марлевая чалма укрепляли в первоначальном впечатлении. Говорил он больше по-таджикски, сухо, отчетливо произнося сло­ва, не повышая голоса, даже если рассказывал о необычных вещах и происшествиях.

«Наружность обманчива. Курицу цени на блюде,— думал доктор Бадма.— Кто бы подумал, что господин Мукумбаев запросто встречается с Муссолини и Мосли, внимает их изуверским речам, впитывает, как губка, их догмы и является проводником их фа­шистских взглядов на Востоке. Мукумбаев не просто приказчик империалистов, он сам идеолог империализма».

На эмирском диване Юсуф Мукумбаев вел себя скромно, почти не вмешиваясь в обсуждение. Но он не скрывал брезгливого от­ношения к мулле Ибадулле Муфти, к его кликушеским возгласам и выкрикам, фанатическим заявлениям. Он знал, очевидно, что мулла Ибадулла за глаза прозвал его Юсуфом-Фараоном, очевид­но, по аналогии с библейским Юсуфом-Иосифом, поднявшимся дт раба до первого министра. Прозвище прилипло прочно. Господина полномочного министра Юсуфа Мукумбаева боялись. Его влия­нию, его богатству, его независимости завидовали.

И надо ли говорить, что доктор Бадма не без внутренней тревоги ждал знакомства с Юсуфом-Фараоном.

А Юсуф Мукумбаев говорил спокойно и мягко:

— Ваше высочество, о преследованиях, которым подвергают мусульман, пишут газеты от имени Бюро мусульманской фракции в Париже и Мусульманского центра в Калькутте. Но редактор калькуттской газеты «Хаблюль Матин» предупреждает: «Наше издание на фарсидском языке, и наши читатели — серьезные лю­ди. Всякие выдумки читать не хотят». Что-де говорить об араб­ских читателях египетского журнала «Миср»? Египтяне издавна питают уважение к русским. А господин Мустафа Чокаев заявил при встрече — мне пришлось на этот раз ехать через Турцию,— что бред, сочиненный корреспондентом Курширматом, не нужен, газете «Ени Туркестан». Курширмат неосторожно рекламирует свои отношения с английскими властями Индии и компрометирует и себя, и дело великого Турана,