Перешагни бездну
Шрифт:
Оказывается, полномочными министр сразу же после неприятного разговора выехал из Кала-и-Фатту.
Эмир впал в состояние раздражения. Он обозвал всех советников своевольными болванами. Он продиктовал спешное послание Ибрагимбеку, в котором повелевал прекратить какие бы то ни было воинственные выходки и вылазки под угрозой кары всемогущего. Письмо, припечатанное большой эмирской печатью, он отдал своими руками джигиту-гонцу, приказав:
—
На всем пути из долины Пянджшира до захолустного, тонущего в болотах Ханабада на горной гиндукушской дороге Бухарский центр всегда держал в караван-сараях посты с подставными лошадьми.
— Удача да сопутствует моему гонцу! — лицемерно восклицал эмир и в курыныше, и в михманханах, и в покоях, отведенных бадахшанской очаровательнице.
«Слишком много уже исламских газиев выпили из рук виночерпия судьбы напитка мученичества»,— думал Алимхан, но он лицемерил даже сам с собой. Успехи Ибрагимбека, победы в стычках с правительственными войсками пугали эмира: «Эдак и взаправду конокрад возомнит себя этим... дуче или фюрером, а то и халифом. Нельзя давать ему воли». Удивительно. Эмир мало думал о девице Монике, о той, кого ещё недавно он широковещательно объявил своей дочерью. Что ему до того, что она живой человек со своими чувствами, стремлениями, взглядами, переживаниями. Он видел её, когда она была совсем крошкой, и не помнил. В его представлениях она была просто молоденькой девушкой, каких он немало перевидал на своем веку.
Нет, все-таки ему пришлось подумать о ней всерьёз, но как хорошо, что тогда его сватовство не удалось, как хорошо, что он не выдал её за Ибрагимбека. Ни к чему было родниться с конокрадом. Залез бы мужлан на трон мангытов. А что было бы с дочерью, это нисколько его не волновало. Он просто отмахнулся от неё.
Иначе думал Мукумбаев. В большой тревоге, полный беспокойства, он глухой ночью выехал из Кала-и-Фатту по джелалабадской дороге. Он решил во что бы то ни стало разыскать Монику. Мудрец и политик, он понимал, что принцесса она или не принцесса, но доставит всем немало хлопот.
Под мерное покачивание в седле он вспоминал её такой, какой она предстала перед ним. И не редкая красота девушки поразила его тогда. «Совсем она не такая беспомощная, невинная овечка! Инглизы знают, что делают, играя с куколкой!»
Он был очень умный, очень осторожный, очень прозорливый царедворец —
Да и мог ли многоопытный коммерсант и государственный деятель, предпринявший миллионную торговую операцию по снабжению всех сил антисоветской контрреволюции оружием и амуницией на Среднем Востоке, уделить значительное место в своих рядах какой-то девчонке, пусть неглупой, пусть вышколенной Своими наставниками из Англо-Индийского департамента.
С точки зрения Мукумбаева, саму Монику теперь, когда политическая акция в Лиге Наций сорвалась, лучше превратить в товар, которому, правда, немалая цена на любом азиатском и африканском невольничьем рынке. Моника, став товаром, лишится своей воли и права распоряжаться собой.
«Цена девице,— раздумывал полномочный министр, когда обстоятельства его вынуждали вспоминать о Монике,— в портах арабских княжеств Персидского залива тысяч тридцать, а с её белой кожей и саманными волосами и все пятьдесят, может быть, И больше. На том и порешим. А переправить её на Бахрейн или даже в Оман проще простого. И от ненужных осложнений избавимся и прибыли свои приумножим».
При всем размахе международной своей деятельности серебролюбец и скупец Мукумбаев оставался азиатским торгашом, ничуть не брезгующим мелкими, весьма небезвыгодными операциями с живым товаром. Да и с точки зрения корана и шариата купля и продажа невольников является вполне законным, пристойным делом.
Но мог ли Мукумбаев даже в мыслях представить, что возмездие придет к нему именно по коммерческой линии, и что «товар», девчонка, рабыня заставит его понести огромные убытки и приведет к краху его весьма почтенного предприятия.
ХИТРЕЦЫ
Кто знает лекарство от заболевания,
именуемого алчностью?
Кей Кавус
Сорок разбойников не могли
ограбить одного голодранца.
Насреддин Афанди