Перешагни бездну
Шрифт:
Издревле считалось, что «бухарцы выдумали звезды». Но таинственные жители тибетского нагорья выдумали нечто посильнее. Эмира одолевали нуднейшие недуги. Сколько ни взирай на звезды, лицезрением их не исцелишься. От тибетских же снадобий Сеид Алимхан почувствовал облегчение. А когда тебе помогают лекарства, ты склонен слушать и такие советы, которые отношения к болезням не имеют. Круглая голова муллы Ибадуллы Муфти раскалывалась от мыслей.
Но сегодня скандала не получилось, даже самого маленького. Тибетские глаза Бадмы не замутились, не потеряли своей прозрачности. И сказать он ни
Кто способен читать в сердце колдуна? Все знали, что Бадма колдун.
Мулла Ибадулла отполз, вздымая из ковра пыль. И так пятился, пока не дополз до своего места. Все поняли, тибетский врач опирается спиной на гору. «Поистине цари и врачи — два непонятных сословия: они никому не повиновались и не повинуются».
Мудрое изречение это произнес восседавший с величественным видом Сахиб Джелял. Участники «дивана» согласно качнули головами. Сахиб Джелял — тоже звезда первой величины в созвездии вельмож, и хоть его сияние не лечит, но он весьма заслуженный человек. Сколько раз он уже бесстрашно и смело ездил в Бухару и всегда возвращался благополучно. Даже ревностные деятели Бухарского центра, одержимые мюриды, такие, как головорез Салах-бий, или отчаянный, ищущий мученического венца Азам-ходжа, или рыжая лиса Мир Патта-бек, или ни на грош не ценящий ни свою, ни чужие жизни, шалый, полубезумный Абдулла,— хоть тоже уже не раз побывали тайком в Бухаре, но и они не смели перечить Сахибу Джелялу и почтительно внимали его словам.
И не сказывалось ли то, что завистники в Кала-и-Фатту прозвали «пловом Сахиба». Действительно, хлебосольный, широкой души Сахиб Джелял внес в кликушески-монашеское, мрачно-аскетическое, тревожное настроение в Кала-и-Фатту дух живости. Он чуть ли не каждодневно устраивал в отведенной ему обширной михманхане с отдельным двором — патио — богатое угощение. Гостям подносили не только плов, который готовился так вкусно, с такими мастерскими ухищрениями, что даже иной раз эмир отказывался от своей излюбленной шурпы из целого барана и с удовольствием отведывал плов Сахиба Джеляла. Да что там плов! Его высочество изволили здесь кушать и «мам-пар», и фаршированного фисташками фазана, и суп из кекликов, и многое другое из восточной, а порой и из европейской кухни. У котлов всегда хлопотали чисто одетые ферганцы-ошпа-зы. Частенько тут же сиживал на деревянной «карават» знаток тайн Бадма и с пиалой в руке отдавал распоряжения. Раз в неделю Сахиб Джелял устраивал «той» где-нибудь в загородном саду. И удивительно! Веселью и обильному угощению отнюдь не мешали бурные события в государстве. Сахиба Джеляла вся эта стрельба, вражда между племенами вроде бы и не касались. Сахиб Джелял всегда был величествен, любезен, гостеприимен и безгранично щедр.
И насколько любили и уважали Сахиба Джеляла, настолько же презирали и ненавидели муллу Ибадуллу Муфти за его тупость, его сальные волосы-космы, за его вшей, запах от ног, за «дарьякаши» — «выливание рек», то есть попросту тайное пристрастие к спиртному.
Симпатии свои все отдавали Сахибу Джелялу и немногословному доктору Бадме. Сначала думали, что Алимхан приблизил тибетца просто так — ведь многочисленность придворных — показатель
Замечание Сахиба Джеляла насчет племени царей и врачей вызвало единодушное гудение. А эмир подкрепил слова Джеляла еще ироническим напоминанием:
— Одна рваная кошемка — десять дервишей помещается. Спят все... но двум визирям тесно во вселенной...
Сам мулла Ибадулла Муфти понял, что выходка его встречена неодобрительно и что не лишнее поклониться язычнику «большим поклоном». На всякий случай.
После «дивана» он оказался рядом с доктором Бадмой и изрек:
— Господин, вы из страны Тибет, где сеют слова лишь о мире. У нас, мусульман, в руке обнаженный меч. Нам, э, не подобает кейф за чаепитием, как некоторым.
Лучше бы мулла Ибадулла Муфти не лез со своими неуклюжими извинениями. По обыкновению негромко Бадма заметил:
— Чаепитие, вы сказали? Господину Муфти для прояснения мозгов не хватает не чая, нет, кое-чего покрепче.
Все ухмылялись. Все знали слабость потомка пророка. Всем надоели наивные, нагоняющие тоску проповеди в темном, пропитанном сыростью склепе. И против их воли в их сердцах нашли отклик слова, тихо произнесенные язычником Бадмой, мысли вслух:
— Чтобы явиться в сей мир человеком разума, приходилось ему в прошлые его жизни быть десять и четыре тысячи раз «чак-равартин», то есть десять и четыре тысячи раз восседать в колеснице с золотыми колесами, катящимися по миру знаний.
Темны были слова Бадмы, чужды взглядам мусульман. И потому они казались страшными, жуткими. Понятно было одно, что мулла Ибадулла глуп и ничтожен.
По-видимому, доктору Бадме, колдуну и волшебнику, на этом следовало остановиться. Тогда он не озлобил бы окончательно муллу Ибадуллу Муфти и избавил бы себя и своих друзей от многих неприятностей. Но всегда ли мудрецы соблюдают меру мудрости? То, что он тут же добавил, равнодушно, очевидно, в разъяснение чуждого мусульманам буддийского понятия «чакраватин», прозвучало оскорблением:
— О жалость! Даже тому, кто воображает себя возничим на золотой колеснице знаний и мнит себя советчиком государя, приходится в прошлом своем существовании тысячекратно воплощаться в образ и существо и червяка, и крысы, и свиньи.
Стерпеть «свинью» мулла Ибадулла Муфти не смог. Воздев руки с посохом к расписному потолку, восклицая: «Йя, хакк! Йя, эсакк!» — он грузно выкатился из михманханы.
Но он все же остановился на пороге и, показав пальцем на Бадму, бросил:
— Глядите! У него голова змеи! Язык змеи! Глаза змеи!
ПОЛНОМОЧНЫЙ МИНИСТР
Призвал его дьявол служить лжи,
а он послушал его.
Ибн Наубат