Переступая грань
Шрифт:
– Мама спит, значит, - машинально повторил он, приоткрыл дверь спальни и тут же закрыл, даже не разглядев в полумраке мать.
– Ветер, говоришь?
– переспросила Надя.
– Это к перемене погоды. Вот увидите, все теперь как начнет таять, только держись!
С Денисом она мгновенно перенимала его небрежный стиль, иногда даже молодежный сленг: очень хотелось нравиться, а почему - она и сама не знала. "Хамелеон какой-то, - растерянно думал Женя, а сам все чувствовал ее зрелое, упругое тело и как она вся-вся прижалась к нему и даже просунула между его ног
– Стерва!
– снова подумал он.
– И всегда такой была. Бедный Венька! Так же, наверное, его охмурила".
Борщ был потрясающим, а котлеты - еще лучше.
– Картошечки, Денек, маловато.
– Надя стрельнула озорным взглядом в Женю.
– Папа твой поленился, мало почистил.
– Что ж ты, пап?
– поддержал игру ничего не подозревавший Денис. Совсем в институте своем разленился?
– Да он про него и думать забыл!
– расхохоталась, раскачиваясь на табуретке, Надя.
– Пашет, как папа Карло, у нас на фирме.
– Я не лошадь, чтобы пахать, - неожиданно обиделся Женя.
– Конечно, не лошадь! Ты у нас конь с яйцами!
Казалось, вот-вот опрокинется табурет - так раскачивалась, так хохотала Надя. Женя с Денисом растерянно переглянулись. Северный ветер ворвался в кухню, хлопнула под ветром фортка. Денис проворно вскочил, повернувшись к отцу и Наде спиной, долго, старательно ее закрывал.
– "Взбесилась ведьма злая..." - процитировал он Пушкина и совсем смутился. "Когда что-то не так, всегда почему-то говорят о погоде", - думал он, глядя в окно, а за спиной молчали отец и Надя. Колючие снежинки бились в стекло. Выл, гудел за окном ветер; улетала, оседлав ветер, зима. Трое сидели на кухне. А там, через комнату, в теплой спальне все спала и спала Лера. Надя трижды заглядывала к подруге, но будить не решалась.
– Пусть спит. Сон возвращает силы, - говорила она Жене.
– А борщец ее подождет.
"Силы... Их уже не вернешь, - думал Женя.
– Хоть бы скорей, что ли!" Второй раз за недавнее время посещала его эта мысль. Она была несправедлива, жестока, но, видно, прочно поселилась в сознании - сама поселилась, сама! Он же не виноват! Он по-прежнему исправно покупал спленин, а Людочка этот спленин колола, покупал самые дорогие, чудодейственные, если верить рекламе, витамины и все-все-все (благо, недостатка в деньгах теперь не было), но каждая клеточка его мозга жила ожиданием конца - неизбежного, он один в семье знал это, и скорее всего мучительного.
– Не обязательно, - сказала Таня. Только с ней говорил он о Лере. Смотря куда пойдут метастазы. И потом есть серьезные препараты. Вот, возьми, выпросила у Сережки. Если боли, сразу колите. И требуй, настойчиво требуй помощи: не допускай страданий.
Вот о чем они теперь говорили. Все реже - о любви, все чаще - о Лере.
"Так кончается любовь, - думала в тот же вечер Таня, глядя, как бьются о стекло последние этой суровой весной снежинки, слушая, как гудит, завывает ветер.
– Но ведь мы так любили друг друга... А теперь?.. Что-то уходит от нас обоих, и удержать невозможно..." Таня нервно заходила по комнате. Если б можно было ему
3
"Значит, Таня - как все: тоже может предать". Как у нее рука поднялась - набрать номер, названный когда-то, давным-давно, когда остался Женя на целую неделю в доме один. С тех пор - никогда, ни разу... И ведь знает, знает! Позвонить сюда, где горе, где тоненькой, бледной свечкой догорает Лера, чтобы поговорить - о Господи!
– о любви, а значит, о жизни. "Эх, Таня, что ты наделала!"
К телефону бросился, как всегда, Денис: это ж ему вечно звонили.
– Сидите, это, наверное, Люда.
Вышел, опустив голову - бледный, суровый, и морщинка на переносице.
– Тебя, - сухо бросил отцу.
По его тону Женя догадался сразу. Хотя этого быть не могло!
– Должно быть, из института, - зачем-то сказал он, а сердце тревожно трепыхалось и замирало.
– По-моему, нет, - жестко отрезал сын.
Надя не проронила ни слова. Лишь черные глаза бешеным жгли огнем.
– Женча, это я.
– Голос Тани звучал так близко, что Женя перепугался: уж не приехала ли она? Стоит сейчас там, у стоянки, в старой, расхристанной телефонной будке, и что тогда делать?
– Прости, что звоню, - виновато и торопливо говорила Таня.
– Так захотелось услышать твой голос...
Она спешила высказать все, что копилось внутри, жгло и мучило, говорила, что безумно устала, изверилась, извелась, в чем-то его упрекала, за что-то просила прощения, но Женя чувствовал лишь одно - ненависть. Так подставить его, не пощадить! Знает ведь, что, кроме умирающей Леры, есть еще взрослый сын. И, Господи, как ничтожны, суетны ее страдания, как все это мелко, не имеет значения по сравнению с тем, что происходит в спальне, где лежит в полузабытьи Лера, исхудавшая, пожелтевшая, слабая, а впереди у нее боль и смерть.
– Ты говорил, Денис постоянно у Люды, только поэтому я решилась.
"Мы всегда чувствуем синхронно", - когда-то, в счастливую минуту, сказал он Тане. Значит, те времена позади.
– Але? Але? Почему ты молчишь?
– Могла бы и подождать немного, - ненавидяще сказал Женя.
– Недолго осталось.
– Что?
– ужаснулась Таня.
Но он уже повесил трубку.
Денис с Надей встретили его возвращение молча; Денис - все с той же непримиримой суровостью, Надя - сгорая от любопытства.
– Из института?
– лукаво спросила она.
– Ага, лаборантка, - презирая себя, хмуро кивнул Женя.
– Надо же, какая ответственная работа!
– не унималась Надя.
– Даже дома тревожат... А в выходные?
Женя молчал.
– Хватит, тетя Надя, - встал Денис, загородив от Нади отца.
– Просто Надя, - мягко напомнила она ему.
– Тетя Надя, - сердито повторил Денис.
– Уже поздно, я думаю. Пора домой.
– Выгоняешь?
– подняла бровь Надя.
– Напоминаю, - уклонился Денис от очевидной дерзости.