Переступая грань

Катасонова Елена Николаевна

– А разве у нас еще есть местком?
– удивилась Таня.

– А почему нет?
– вытаращил на нее глаза Сергей.

– Я думала, это все в прошлом...

– Ничего подобного. Есть!
– Сережа был очень доволен за Таню.
– Зайди в пятьсот тринадцатую. Там такая Любовь Михайловна...

– Татьяна Ивановна, вас к телефону!
– крикнула лаборантка, и Таня, оборвав разговор на середине, бросилась в конец коридора.

Сережа задумчиво смотрел ей вслед.

– Это я, - сдержанно сказал Женя.
– Не хочу, чтобы ты ждала моего звонка: знаю, как это выматывает. Извини, что вчера положил трубку.

–

Нет, ты извини!
– закричала Таня. Ей было все равно, что все в ординаторской, нагнувшись к своим столам, с интересом слушают: ведь он позвонил!
– Никогда больше... Ни за что...
– как в бреду, клялась Таня.
– Я все тебе объясню. Позвони вечером, хорошо?

Какой жалкой она была! Какой счастливой!

– Хорошо, позвоню, - сказал Женя и, опять не прощаясь, повесил трубку.

А Таня все стояла, улыбаясь бессмысленно, пока Верочка не тронула ее за плечо.

– Мне бы позвонить, Таня.

– Ах да, конечно!

Какое удивительное за окном солнце! Какая милая эта Вера!

– Так что там, в седьмой палате?
– звонко спросила Таня у подошедшего к ней Сережи.
– Я ж говорила, моя методика не подведет!

И она поспешила к своему больному.

– Кардиограммы-то захвати!
– крикнул ей вслед Сережа, но Таня его не слышала.

Пациент ожил и в самом деле, и в этом была ее заслуга! Теперь она знает, как лечить в подобных случаях. Вообще-то знала и раньше, но одно дело - знать, и совсем другое - испробовать, да еще впервые, да так успешно! Надо сейчас же рассказать маме: пусть порадуется вместе с ней. Вот уйдут все из ординаторской... И конечно, они с Сашкой поедут в Крым! Только бы Женя простил ее. Подумать только: она снова увидит море! А уж как Сашка о нем скучает!.. Таня зажмурилась, представляя восторг дочки. Она просто физически ощутила эту огромную водную гладь, шелковую ласку волны, соленые на губах брызги. Господи, какой воздух в Крыму! Чистый-чистый, вдыхаешь, как пьешь. Какой виноград - плод горячего, сухого солнца! Там все сказка.

4

– Нет, ты понимаешь, мама, какой сюрприз преподнес старик из седьмой? Все у нас с ним получилось. Все - как по-писаному, по учебнику.

– Ты у меня молодец, - посмеивается Марина Петровна.
– Теперь надо проверить - не раз и не два - на сходных случаях, а уж потом...

– Знаю, знаю, - смеется Таня.
– Но это уже после Крыма. Ах, мама, как я по нему соскучилась!

– И будет у меня ученая дочь, - задумчиво продолжает Марина Петровна.
– Только поликлинику свою не бросай: это, знаешь ли, школа.

– А я и не думаю!
– восклицает Таня.
– Эх, жаль, Сашка где-то болтается - так хочется рассказать ей про море!

– Скажем... Успеется... Да она тебе позвонит.

– Нет, - быстро говорит Таня.
– Я лучше сама!

На минуту ей становится стыдно, но мама воспринимает ее слова как должное.

– Ага, позвони.

Таня носится по маминой квартире как вихрь. На солнце сразу высвечивается пыль, и Таня встает на табурет, чтобы дотянуться до самых дальних уголков - до стенки шкафа, до люстры. Мелодично звякают подвески каждую протирает Таня, - ярко-зелеными под влажной тряпкой становятся листики комнатных скромных цветов - вот-вот зацветут, уже набухли бутоны, надо их протереть.

– Чуете весну, да?
– приговаривает Таня, осторожно касаясь бутонов.

Как, оказывается, все просто: стоило ему

позвонить, и жизнь началась снова. Можно даже его не видеть, только знать, что он есть у нее. "Какая я глупая, - думает Таня под яростный вой пылесоса.
– Как я могла устать от любви? Да, трудная, тайная, и живем мы врозь, но ведь любим!" Она напевает старую песенку о весне и любви и чувствует себя такой счастливой, красивой, удачливой! "И про старика из седьмой расскажу. Пусть порадуется вместе со мной! И про море! Но чтоб он ничего такого не думал - надо щадить, надо беречь друг друга. Сразу скажу, что еду с Сашей, пусть не волнуется. И еще скажу, что люблю. Давно почему-то не говорила... Люблю бесконечно, и он меня любит, я знаю. И ничего на свете больше не нужно. Только бы он позвонил скорее..."

Лера умерла, как уснула, спокойно и мирно. В этот день она проснулась в шесть, попила воды, вздохнула, положила руку на грудь - "Как-то тесно..." Женя немедля вскочил - "Что, Лерочка, что?" - а она не дышит.

– Повезло, - с уважительным удивлением сказала врач, по какому-то наитию зашедшая к своей больной ровно в девять.
– Один случай из ста.

– Какой?
– тупо спросил оцепеневший от горя Женя - ожидаемого, а все равно внезапного. И ни с чем не сравнимого.

– Чтоб без болей и без агонии, - объяснила врач.
– Видимо, в сердце пошли метастазы.

– С водой ушла... Весна...
– подпершись, вздохнула соседка.

А Женя все смотрел на Леру, бессмысленно поправляя что-то у изголовья, в ногах. "Прости... Прости..." Чьи-то голоса вторгались в его мольбу, прорывая серую пелену безмерной тоски.

– Посиди, папа, в гостиной...

– Женя, Жень, где документы? Вызовем из "Ритуала"?

– А вот и сверток с платочком, рубахой, тапочками. На самом виду положила, сердешная, сама все себе приготовила.

– Значит, знала, догадывалась...

– Женя, она как хотела: кремацию или так?

Черные глаза Нади озабочены и печальны. Она трясет за плечо Женю.

– Как она хотела, скажи!

– Никак не хотела, - сказал Женя и заплакал.

– Значит, кремация, - вздохнула Надя.

Какие-то люди входят-выходят, какие-то проблемы решаются профессионально и быстро.

Жила-была девочка - смеялась, играла в мячик; выросла, стала хорошенькой, светловолосой девушкой; вышла замуж, родила сына... Вон он какой - рослый и крепкий, тоже светловолосый. Любила, работала, много думала и читала, меньше - развлекалась и путешествовала. И вдруг все кончилось, оборвалось. Нет вообще ничего! И скоро от Леры останется только кучка пепла. Непостижимо... И, Боже, как несправедливо и страшно!

– День-то какой, какой день, поглядите! Настоящий весенний.

– Птицы поют, и такое солнце!

– Праведница уходит.

– Почему?

– Потому что в Пасху.

– Ах да, Пасха... Ну, что ж, поехали?

Все дальнейшее - как в бреду. "Этого не может быть..." Да вот же, вот! Темный автобус, по краям скамейки, а посредине - гроб. В нем чужая, не похожая на себя Лера. Страшный зал, словно чистилище: неловкие короткие речи. Гроб опускается в самое пекло... И снова автобус, но Женя едет в машине Пал Палыча. Людочка держит его за руку, сует валерьянку. С другой стороны - сын. Наташа, не оборачиваясь, сидит впереди. Все молчат. А дома стол, составленный из трех, разновеликих, застланный простынями. И снято покрывало с зеркала.