Переступая грань
Шрифт:
– Ну, как?
– спрашивает, подбоченясь, Женю.
– Здорово!
– искренне отвечает он, и теперь его уже не раздражают ни ее громкий голос, ни вульгарные, как еще казалось недавно, манеры, ни даже то, что в общем-то Надя его надула, и он работает на ее фирму с утра до вечера, совершенно забросив бедный свой институт, и о чем он будет писать в отчете за первый квартал, одному только Богу известно.
"Но ведь она меня спасла, - напоминает себе Женя, поглядывая на румяную от жара духовки Надю, на ее крепкую, высокую грудь -
– Вот только ноги у нее подкачали... Ну да ничего... Что ничего?
– спохватывается Женя.
– Тебе-то какое дело? Это ж не Таня!"
Ужасно, нестерпимо захотелось к Тане. Они видятся все реже - Надя взяла его в такой оборот!
– а теперь, когда привезут Леру... Женя бросает последний взгляд на ложбинку - "Да ведь это нарочно, - догадывается он. Вырез такой - нарочно!" - и бежит звонить Тане.
Он шепчет ей о своей любви, просит прощения, что в такой день не с ней рядом, обещает позвонить завтра.
– Да какой такой день?
– смеется Таня, но смех ее невеселый.
– Сережка называет его Днем великого вымогательства.
– Почему?
– хмуро спрашивает Женя. Ему не нравится, что Сергей Иванович уже для Тани Сережка. Хотя вообще-то они однокурсники.
– Потому что бедные больные просто обязаны что-то преподносить врачам.
– И Сережке?
– не без ехидства спрашивает Женя.
Но Таня, как всегда, ни его ехидства, ни досады не замечает.
– Конечно, ему тоже перепадает, - снова смеется она.
– Пьем чай в ординаторской, а он такой сладкоежка!
Она умолкает и ждет. Женя знает чего. "Позвоню завтра..." У них так принято: обычно договариваются сразу.
– Знаешь, - решается он.
– Леру выписывают из больницы.
В кабинет всовывается кудрявая голова Нади.
– Эй, Женька, ты с кем там секретничаешь?
Женя, скривившись, машет рукой: "Уйди, уйди!"
– Кто там тобой командует?
– спрашивает Таня.
– Да так, - неопределенно отвечает Женя.
– Подруга жены.
– О-о-о, - насмешливо тянет Таня.
– Подруга жены - это титул. А что было с Лерой? Так вот почему ты смог в Новый год...
– Не закончив фразы, она умолкает.
"Женщины любят, чтобы для них чем-то жертвовали", - вспыхивает в Жене жгучее раздражение.
– Потом расскажу, - уходит он от прямого ответа. Ничего он Тане не скажет, потому что это будет предательством. Была в больнице, и все. Ну, сердце...
* * *
Басовито и весело, нахально и громко гудит под окнами машина Пал Палыча. Надя встает на табуретку, кричит в форточку:
– Сейчас выходим!
И даже Денис не в силах оторвать взгляд от ее крутых бедер.
– Так, - командует Надя.
– Едем мы с отцом, а вы, ребята, встретите мать дома.
– Почему?
– возмущается Денис, вставая.
–
– А я?
– вмешивается Женя, и Денис умолкает, смущенный собственной бестактностью; хотя, если честно, какая там у отца сила?
Надя хватает с вешалки короткую норковую шубку, сует ноги в высокие сапоги и вылетает на улицу. Женя еле за ней успевает.
– Привет!
– машет рукой Пал Палычу Надя и, пригнувшись, ныряет в машину, на заднее сиденье. Женя садится с Палычем рядом. Тот с откровенным восхищением поглядывает на Надю в зеркальце. Надя устраивается так, чтобы при известном старании можно было себя увидеть. Заметив ее заинтересованный взгляд, Пал Палыч галантно поворачивает зеркальце.
– Ну что вы!
– как бы смущается Надя.
– Ради меня... Еще наедете на кого-нибудь. А если ГАИ?
– Никогда!
– вторит ей Пал Палыч.
– Чтобы Восьмого марта, да такую женщину...
Однако зеркальце в прежнее положение возвращает.
Тонкий запах духов заставляет трепетать ноздри. "Соблазнительница..." - усмехается про себя Женя, поглядывая на друга. Но и ему нравится Надя. Какая она веселая! Похоронила мужа, погрустила, сколько положено, и опять встала на ноги. Да ведь как встала!
Москва морозная, яркая от солнца и снежная. Лера их уже ждет. Фальшивая выписка готова со вчерашнего дня.
– До свидания, до свидания...
– Нет уж, лучше - прощайте!
Печенье, сахар, сгущенка - все остается соседке по комнате, тем более что соседка из Еревана и в Москве у нее - никого.
– Смотри же, Лерочка, - суетится Надя, - из больницы ничего брать нельзя. А то вернешься!
– А вязанье? А кофточку?
– пугается Лера.
– Имеется в виду съестное, - авторитетно заявляет Надя.
Пожилая сестра, скрестив руки, молча наблюдает за сборами. Нет, эта, видать, не вернется... Постельное белье для новенькой уже приготовлено. Женя поднимает с пола тяжелые сумки.
– Всего вам доброго. Выздоравливайте, - говорит армянке, имя которой так и не сумел запомнить.
– Будь здорова, сестра, - мягко произносит армянка, и огромные ее глаза наполняются слезами.
Надя выхватывает из букетика мимоз веточку, кладет ей на постель.
– С праздником, дорогая, - говорит она, невольно перенимая речевую манеру армян.
Женя сует направо-налево десятки.
– С праздником, с праздником...
– Остановись, - дергает его за рукав Надя.
– Пробросаешься!
– Так ведь праздник, - оправдывается Женя.
– А мы больше их не увидим, - удивляется его наивности Надя.
Ах, если бы не увидеть! Если б свершилось чудо! Женя смотрит на Леру. Похудела, оробела, идет неуверенно и не очень ровно, а главное - этот серый, с желтизной цвет лица... Женя берет обе сумки в одну руку, второй крепко прижимает к себе локоть жены. Ничего, он же рядом! Огромная нежность перехватывает дыхание.