Перевернутое небо
Шрифт:
Постояла там, подышала на заиндевевшее окно; в образовавшейся проталине увидела бегущую по улице предрассветную снежную муть. Снежную, холодную, с нескончаемо-длинным змеиным хвостом…
– Мамочка родная! – прошептала счастливая Маруся.
Обесточенное непогодой село, без единого огонька, казалось вымершим. Далеко-далеко, тёмные на белом, шевелились в снежной мути какие-то точки. Вначале – одна точка, за нею – вторая, за второй – третья… Цепочка живых точек. По мере приближения, Маруся насчитала их восемь… Собаки. Их свадьба. Впереди – рыжая невеста, за нею, вереницей, семь разномастных
– Мамочка родная! – опять прошептала Маруся. И бегом возвратилась в постель.
– Федя! – окликнула она спящего мужа. – Федя! Утро уже, просыпайся! Фе–дя! Фе–дя!
– А? – сонно откликнулся Фёдор.
– Утро уже, просыпайся!
– Какое утро? – удивился Фёдор. – Маруся, ты что? Только ж легли!
– Мне тоже так показалось! – рассмеялась Маруся. – Свечку даже погасить не смогли! Так и до пожара долюбиться недолго – свечка, смотри, почти что сгорела!
– Ну, это не проблема! – горячо обнимая её, сказал Фёдор. – Мы другую зажжём!»…
Конечно, Марусей я назвал мою безымянную любовь, а Фёдором себя, хоть никому и никогда не смог в этом признаться.
А Тарас Дмитриевич, прочитав его с листа, вдруг покраснел, и загадочно сказал:
– Значит, жить будем!..
– Давай , вернёмся, Антон! – взмолился я, сидя рядом с Антоном, в его частном такси.
Антон искоса глянул на меня. И сменил тему разговора.
– Значит, как я понял из твоего опубликованного в газете рассказа, ты устроился работать в какую-то кочегарку? – спросил он.
– Да.
– За рассказ тебе заплатили?
– Спасибо, что не потребовали денег с меня.
– В каком смысле?
– В прямом. Теперь в газетах и в журналах за публикацию на их страницах, с автора требуют деньги.
– А устроиться к ним сотрудником, ты не пытался?
– Нет. Там кучкуются свои сотрудники, акционеры. Посторонним вход запрещён. Да и не смогу я работать на хозяина.
– Почему?
– Не привык.
– Надо привыкать! – назидательно сказал частник Антон. – Время такое! Надо!..
Антон когда-то был нашим, с Иваном, одноклассником. Спортсмен, забияка, драчун, он заметно сник, когда нас, с Иваном, призвали в армию, а его призывная комиссия забраковала из-за вздутия вен на икрах спортивных ног непобедимого бегуна… Он почувствовал себя равным с нами, с Иваном, когда с присущим ему напором настоял на хирургической операции. Но смогли призвать его в армию лишь после того, как мы, с Иваном, уже отслужили. А, приобретя в армии профессию шофёра, махнул на нас, с Иваном, рукой. Когда Иван окончил политехнический институт, а я – институт кинематографии, Антон работал таксистом. Когда же Иван стал главным инженером местного завода металлоконструкций, а у меня вышел первый сборник рассказов, Антон по-прежнему работал таксистом. Но что-то мучило его. Он стеснялся с нами встречаться. Он даже на свадьбу Ивана не пришёл. Оставил под дверью его квартиры шикарный букет с поздравительной открыткой, и исчез.
***
– Надо привыкать! –
Теперь, когда мы, с Иваном, остались не удел, и никому не нужными, Антон иногда поддерживал нас, обоих, материально.
– Куда прёшь, корова! – закричал Антон на зазевавшуюся на переходе школьницу с ранцем за плечами. – У тебя что, повылазило?
Глянул на меня, и добродушно улыбнулся:
– Не переживай! Это я так, без злобы… Да и она ничего не услышала – окна-то в машине закрыты… А давай, сегодня напьёмся?.. Есть тут один кабочок. Я угощаю! М-м?.. Может, и работу тебе там приличную найдём…
– В кабачке?
– А чего?.. Вначале зайдём, как бы для знакомства. А потом… Ты же когда-то прилично пел. А там, кажется, как раз набирают солистов. Заглянем?.. Только вначале заедем ко мне, я искупаюсь, переоденусь. На мою Лялюху посмотришь. Она часто о тебе спрашивает: «Как там наш кинодраматург поживает?» М-м? Расскажешь?.. Там, в кабачке, вся обслуга с высшим образованием – и повара, и бармены, не говоря уже о музыкантах. Среди этих даже заслуженные артисты есть…
Я, похоже, в глазах Антона, не против был упасть в объятия новой жизни с изумрудными лягушками и серебристыми ужами в искусственной траве.. Мои нежнейшие цветы, казалось ему, безнадёжно увядшими.
Он не мог знать, что я живу образом сказочной девушки из реальной жизни отвратительного ноября.
4.
Антонову Лялюху я помнил по своим первым поцелуяьм. Я долго не мог тогда понять, почему восемнадцатилетняя крепкая девушка во время каждого поцелуя куда-нибудь падает. Если мы целовались в парке, Лялюха падала в траву. Если в какой-нибудь беседке, Лялюха падала на скамью. А если случалось с оглядкой целоваться в её родительской квартире или на их даче, Лялюха, без оглядки, падала на кровать… Я же, будучи наивным кретином, с тревогою смотрел на неё, упавшую или прикрывал свои глаза ладонью… Вначале я опасался, что Лялюха чем-то неизлечимо больна, а когда догадался, в чём суть Лялюхиной проблемы, она вышла замуж зазакалённого армией Антона…
– О-о-о! – сказала сверхсексуальная Лялюха теперь, после нескольких лет разлуки., и качнулась упругим бюстом в мою сторону. – Ну, здравствуй, здравствуй, небожитель! Наконец-то мы видим вас на грешной земле!
Она по-хозяйски потянулась ко мне губами.
– Не боишься упасть? – спросил я, подставляя ей щёку.
Лялюха хорошо рассмеялась, обдав меня ароматом дорогих духов.
– Да ладно! – сказала она. – Разве дело в этом теперь? Хоть бы и упала! Антон говорит, совсем плохо тебе?
– Ничего хорошего.
Лялюха сочувственно покивала головой:
– Неужели никому не нужно то, о чём ты пишешь?
– Никому.
Лялюха провела ладонью по моему плечу.
– А может, и правильно?
– Что?
– Да лирика эта! В наш рациональный век нужны боевики, чтобы – раз, и в дамках!
Лялюха проникновенно заглянула в мои глаза.
– Ничего! – ласково сказала она. И глянула на дверь ванной, за каторой купался Антон. – Ничего! Ты слушайся Антона! С ним не пропадёшь!