Пернатый змей
Шрифт:
И она захлопнула ставни, потому что началась настоящая осада.
Но она переместилась к двери.
— Нинья! Нинья! — раздался голос Хуаны. — Ты говорила старику, что покупаешь цыпленка?
— Сколько он просит? — крикнула в ответ Кэт, набрасывая на себя халат.
— Десять реалов.
— О, нет! — сказала Кэт, распахивая двери в патио и появляясь в своем новом бледно-розовом халате, расшитом крупными белыми цветами. — Не больше одного песо!
— Один песо и десять сентаво! — канючил старик, удерживая в руках косящего глазом петушка. — Добрый петух, жирный, сеньорита. Смотри!
И он стал совать петушка в руки Кэт, чтобы она сама почувствовала, какой тот тяжелый. Она жестом показала, чтобы он передал его Хуане. Красный петушок затрепыхался и неожиданно закукарекал, когда переходил из рук в руки. Хуана подержала его на весу и скривилась.
— Нет, только песо! — сказала Кэт.
Старик неожиданно махнул рукой, соглашаясь, получил песо и исчез, как тень. Конча качнулась к матери, взяла петушка и тут же насмешливо завопила:
— Est'a muy flaco! [110]
110
Какой
— Посади его в курятник, — сказала Кэт. — Пусть подрастет.
Патио заливали солнце и тень. Эсекьель скатал свой матрац и ушел. Огромные розовые цветы гибискуса свисали с кончиков ветвей, в воздухе стоял тонкий аромат полудиких кремовых роз. Громадные, походившие на крутые утесы, манговые деревья были особенно великолепны по утрам; их твердые зеленые плоды падали на землю, пробивая свежую бронзовую листву, сияющую от переизбытка жизненных сил.
— Est'a muy flaco! — продолжала насмешливо кричать юная Конча, неся петушка в курятник под банановой пальмой. — Перья да кости.
Все с интересом смотрели, как она выпускает красного петушка в загон, где бродили несколько таких же тощих кур. Старый серый петух забился в дальний угол и грозно смотрел на новичка. Красный петушок, muy flaco, сжавшись, стоял в солнечном сухом углу. Потом вдруг распрямился и пронзительно загорланил, задиристо топорща красную бородку. И серый петух засуетился, готовясь к громогласному возмездию.
Кэт засмеялась и в яркой новизне утра пошла к себе, одеваться. За окном спокойно шагали женщины с красными кувшинами для воды на плече, направляясь к озеру. Они всегда перекидывали руку через голову, поддерживая кувшин на другом плече.
Нелепое зрелище, не то что горделиво шествующие с кувшинами женщины на Сицилии.
— Нинья! Нинья! — закричала Хуана под окном.
— Подожди минутку, — сказала Кэт.
Хуана принесла новую листовку с гимном Кецалькоатля.
— Смотри, нинья, новый гимн со вчерашнего вечера.
Кэт взяла у нее листовку и, присев на кровать, начала читать.
Иисус высоко поднялся по темному склону и оглянулся назад.
Кецалькоатль, брат мой! — сказал он. — Пошли мне
изображения мои
И моей матери, и моих святых.
Пусть они быстро достигнут меня, вспышке искры подобно,
Чтобы мог я их в памяти сохранить перед тем, как уснуть.
И откликнулся Кецалькоатль: Я исполню просьбу твою.
После, видя, что солнце яростно ринулось на него,
рассмеялся.
Поднял руку и накрыл его своей тенью.
И прошел мимо желтого, вырывавшегося, как дракон, тщетно.
И, пройдя мимо желтого, он увидел землю внизу.
И увидел Мексику, лежащую, словно темная женщина
с белыми сосцами грудей.
Дивясь, он шагнул ближе и взглянул на нее,
На ее поезда, и стальные пути, и автомобили,
На ее каменные города и лачуги, соломой крытые,
И сказал он: Да, это выглядит очень странно!
Он сел в углубление облака и смотрел на людей, что работали
в поле под командой надсмотрщиков-иностранцев.
Он смотрел на мужчин, которые были пьяны и шатались
от aguardiente [111] .
Он смотрел на женщин, которые были нечисты.
Он смотрел на сердца всех их, черные и тяжкие от камня
злобы, лежащего на дне.
Да, — сказал он, каких странных людей я увидел!
И он наклонился вперед на своем облаке и сказал в себе:
Окликну их.
Hol'a! Hol'a! [112] Мексиканцы! Посмотрите сюда, на меня!
Просто поднимите глаза, мексиканцы!
Они не подняли глаз, ни один не взглянул на него.
— Holal'a! Мексиканцы! Holal'a!
— Они совершенно глухие! — сказал он.
Тогда он дунул на них, дунул в лицо им.
Но в своем помрачении никто ничего не почувствовал.
Holal'a! Ну и народ!
У всех помрачение разума!
По небу неслась падающая звезда, как белая собака по полю.
Он свистнул ей громко, дважды, и она упала ему на ладонь.
Полежала в его ладони и погасла.
Это был Камень Перемен.
Камень Перемен! — сказал он.
И стал подбрасывать его на ладони, играть им.
Потом вдруг заметил древнее озеро и швырнул камень
в него.
Камень упал в воду.
И два человека подняли головы.
Holal'a! — сказал он. — Мексиканцы!
Вас двое, которые очнулись?
Он рассмеялся, и один из них услышал его смех.
Почему ты смеешься? — спросил первый человек
Кецалькоатля.
Я слышу голос моего Первого Человека,
который спрашивает, почему я смеюсь?
Holal'a, мексиканцы! Это забавно!
Видеть их, таких унылых и таких тупых!
Эй! Первый Человек имени моего! Внемли!
Вот мое повеление.
Подготовь место для меня.
Отошли Иисусу обратно изображения его и Марии,
и святых, и всех прочих.
Омой и умасти свое тело.
На седьмой день пусть каждый мужчина омоет и умастит себя;
то же и каждая женщина.
Да не
тело, ни тень волос его. Скажи то же самое женщинам.
Скажи им, что они все глупцы, что я смеюсь над ними.
Первое, что я сделал, увидав их, я засмеялся, видя таких
глупцов.
Таких тупиц, этих лягушек с камнем в животе.
Скажи им, они как лягушки с камнем в животе, не могущие
скакать!
Скажи, чтобы они избавились от этих камней,
Освободились от тяжести,
От своей тупости,
Или я истреблю их.
Сотрясу землю и поглощу их вместе с их городами.
Нашлю огонь на них и пепел и всех истреблю.
Нашлю гром, и их кровь загниет, как скисает молоко,
Будут истекать они кровью, гнилой, чумной.
Даже кости их распадутся.
Скажи это им, Первый Человек имени моего.
Ибо солнце и луна — живые и внимательно смотрят
ясными очами.
И земля — жива и готова стряхнуть с себя своих блох.
И звезды готовы швырнуть камни в лица людей.
И ветер, что вдувает в лице людей и животных дыхание
жизни,
Готов вдунуть дыхание смерти, чтобы уничтожить всех.
Звезды и земля, солнце и луна и ветры
Готовы начать танец войны вокруг вас, люди!
Они ждут только слова моего.
Ибо солнце, и звезды, и земля, и даже дожди устали
Пищу жизни давать вам.
Они говорят меж собой: «Покончим наконец
С этими зловонными племенами людей, этими лягушками,
не способными скакать,
Этими петухами, не способными кричать,
Этими свиньями, не способными хрюкать,
С этой плотью смердящей,
С пустыми словами,
С этими охочими до денег паразитами.
С белыми, краснокожими, желтыми, коричневыми
и черными людьми,
Которые ни белы, ни красны, ни желты, ни коричневы,
ни черны,
Но все — грязны.
Омоем же водами мир.
Ибо люди на теле земли как вши,
Которые едят поедом землю».
Так звезды, и солнце, и земля, и луна, и ветры с дождями
Говорят меж собой и готовятся выполнить сказанное.
И еще скажи людям, я тоже иду,
Пусть очистятся внутри и снаружи.
Освободят от могильного камня души свои и пещеру чрева,
Приготовятся стать людьми.
А иначе пусть готовятся к худшему.
111
Водка (исп.).
112
Эй! (исп.)
Кэт снова и снова перечитывала длинную листовку, и словно стремительная тьма заволакивала утро, как близящийся смерч. Она выпила кофе у себя на веранде; на высоких папайях, казалось, висят огромные капли невидимо низвергающегося фонтана нечеловеческой жизни. Она будто видела мощные струи и готовность космоса исполнить угрозу. А люди — всего лишь как тля, облепившая нежные кончики веток, аномалия. Столь чудовищно затухание и извержение космической жизни, что даже железо, кажется, может расти в глубинах земли, как лишайник, и прекратить рост, и приготовиться к гибели. Железо и камень умирают, когда приходит час. А люди, покуда живут бизнесом и хлебом единым, — ничтожней тли, сосущей сок из веток куста. Паразиты на лице земли.
Она побрела к озеру. В утреннем свете вода в озере была голубой, горы на противоположном берегу — бледные, высохшие, с торчащими ребрами, как горы в пустыне. Только у их подножия, близ озера, тянулась темная полоска деревьев и белели крапинки деревенских домиков.
Неподалеку, против солнца, пять коров пили, погрузив носы в воду. На камнях стояли на коленях женщины, наполняя водой красные кувшины. Дальше, в мелкой воде, торчали раздвоенные палки, на которых сушились старые рыбацкие сети, на них — повернувшись к солнцу, маленькая птичка, красная, как капля свежей крови из артерии воздуха.
Из крытой соломой хижины под деревьями выбежал вчерашний мальчуган и помчался к ней, сжимая что-то в кулачке. Подбежав, он раскрыл ладонь, на ней лежали три крохотных горшочка, три ollitas, которые индейцы в древние времена бросали в воду, как приношение богам.
— Muy chiquitas [113] ! — быстро сказал маленький воинственный торговец, — купишь?
— У меня нет с собой денег. Завтра! — ответила Кэт.
— Завтра! — повторил он, словно из пистолета выстрелил.
113
Горшочки! (исп.)
— Завтра.
Он простил ее, но она его не простила.
В свежем воздухе воскресного утра раздавалось пение, красивый голос звучал свободно, так сказать, сам по себе.
Мальчишка с рогаткой подкрадывался к маленьким птичкам. Одна из них, красная, как капля свежей крови, которая щебетала, сидя на почти невидимой рыбацкой сети, вспорхнула и улетела. Мальчишка продолжал красться под нежной зеленью ив, перешагивая через огромные корни, торчавшие из песка.
Вдоль края воды, рваным строем, пролетели четыре темные птицы, вытянув шеи и едва не касаясь поверхности озера.
Кэт были знакомы подобные утра на озере. Они гипнотизировали ее, почти как смерть. На ивах — алые птички, как капли крови. Aquador [114] , рысцой направляющийся к ее дому с коромыслом на плечах, на котором висят две плоские канистры из-под бензина, наполненные горячей водой, которую он ежедневно приносит ей. Босый, с одной штаниной, закатанной выше другой, юноша мягко бежит со своим грузом, красивое лицо скрыто огромными полями сомбреро, бежит в безмолвии, безмыслии, подобным безмолвию и безмыслию смерти.
114
Водонос (исп.).